Ирина Глебова - Выстрел в мансарде

У Женни с Дитрихом отношения складывались непростые. Если для Вальтера слова старшего друга казались истиной во всем, то она возражала ему, тихим голосом говорила: «Но ведь это земля, где мы родились, а такое место всегда называется родиной...» Вальтер вскакивал, размахивая руками, говорил о зове крови, дискриминации, поминал пропавшего отца. Дитрих молчал, слегка улыбался. Девушка спокойно слушала, а потом говорила: «Лучше бы Валика не вмешивать в такие дела», чем вновь вызывала бурные восклицания брата и мягкие уверения Лаберница в том, что нет никакой опасности, что скоро все кончится, а истинный патриотизм будет вознагражден. Она пожимала плечами и уходила первой, провожаемая ласковым и грустным взглядом Дитриха. А однажды ночью Вальтер случайно увидел, как тот осторожно и бесшумно уходит от Жениной двери. Вышел ли он оттуда или просто подходил к комнате, юноша не понял, но сердце у него заныло. Хотя потом он и говорил себе: «Ну а даже если... Ведь я сам представлял их рядом, мечтал, чтоб сестра в него влюбилась. Значит, хорошо!» Но хорошо на душе почему-то не было.

В первых числах ноября Дитрих приказал Вальтеру поехать на хутор и вернуться в город на телеге, загрузив ее товаром, чтоб не было подозрений. Юноша привез перец, баклажаны, тыкву, подсолнечное масло и сыры со своей маслобойни и сыроварни. На привозе, не заказывая большой цены, очень быстро все продал. И погнал на пару с Дитрихом телегу обратно, нагруженную тяжелыми ящиками, прикрыв их просто пустыми мешками, благо никаких постов на здешних дорогах отродясь не было.

Таких ездок они сделали две. В ящиках было оружие и пироксилин. А брали их они рано утром из старой аккерманской крепости, которую, по легендам, строили еще древнегреческие колонисты города Тиры. Мальчишкой Валька лазил по подземным ходам, сходившимся где-то в крепости. Но далеко там уйти было невозможно: арочные ходы обвалились, были засыпаны кирпичом, мусором. И вот теперь из этих катакомб, из неизвестного Вальтеру отсека, они перегружали ящики на телегу. Когда же он, удивленный, спросил: «Как они здесь оказались?» – Дитрих промолчал. Но по пути на хутор рассказал Вальтеру, что скоро высадится на близком побережье десант и они готовятся его встретить.

– Вы понимаете, о чем я говорю, господин следователь? – спросил арестованный.

Да, Дмитрий хорошо помнил громкое прошлогоднее дело о высадке на Черном море, в Бессарабской губернии близ деревни Бурназ, немецко-турецкого десанта. В конце ноября в штормовую погоду к берегу тайно причалило судно. Несколько человек обезоружили пограничную стражу, вслед за ними подошло еще одно судно, и на берег высадился отряд из 25 человек. Узнали об этом не сразу – в Аккермане не работал телеграф...

А Вальтер вновь представил, почувствовал, как бьет в лицо, в грудь штормовой ветер с моря, ревут волны. Он отворачивается, чтобы сделать вдох, сжимает полы распахивающейся шинели. Сердце ноет, и он не может понять сам себя – тревога это или восторг, потому что на волнах уже качается маленькая фелука, ее несет к берегу, вот-вот разобьет. Но нет, несколько человек выпрыгивают в воду и выходят к нему и Дитриху. Сумерки еще совсем светлые, и они ждут темноты, чтобы повести этих пятерых к пограничному посту. Они идут бесшумной походкой янычаров...

Дня за три до этого у Дитриха был разговор с Женни. В день высадки десанта на городской телеграф нужно было провести своего человека. Телеграф, поскольку время шло военное, охранялся, но часовой был всего один и стоял у входа.

– Я познакомлю тебя с Эбергардом, впустишь его через черный ход, – говорил Лаберниц. – Он блокирует работу аппаратов. А там у вас еще несколько немецких женщин работают, они ему помогут.

Женни отказалась. И тогда, впервые жестко взяв ее за руку и не дав уйти, Дитрих не сказал, а приказал:

– Сделаешь! Иначе, получив сообщение, нас настигнут в первые же часы. И твой брат как один из главных организаторов заговора будет расстрелян там же, на месте – по военным законам. – И, отпустив руку и уже участливо помогая ей сесть на стул, добавил, успокаивая: – Часовой об этом так и не узнает, будет себе стоять у входа. А нам бы только на сутки задержать сообщение...

Девушка открыла черный ход, но вовнутрь вошел не один Эбергард, а четверо вооруженных мужчин. Часового убили, а у входа в его одежде встал один из своих. Погибли, пытаясь сопротивляться, еще двое – мастер и электрик. Женни эти сутки почти неподвижно просидела в углу у молчавшего аппарата. Она видела деловитую расторопность боевиков, перепуганные, а чуть позже – тревожные, а потом и утомленные лица телеграфистов. Видела, но не воспринимала ничего, омертвев. Лишь однажды заколотилось сердце: краем глаза уловила, как Эльза Лемке тихо вложила провод в гнездо и, прикусив губу, повернула тумблер. Но тот предательски щелкнул, и Эбергард, подскочив, оттолкнул женщину, грязно выругавшись. Эльза резко ответила ему по-немецки, и тот еще пуще взбеленился. «Мерзавка! – завизжал. – Так ты еще и немка?..» Женни вновь впала в оцепенение, замерев в своем углу. Ее никто не трогал.