К. Харрис - Что остается от небес

– Правда? – уставился на хозяина мальчишка.

– Правда.

– Ух ты, – вздрогнул Том от радостного предвкушения.

Но ко времени их приезда в извилистые закоулки Тауэр-Хилл солнце поднялось высоко, и темные бока лошадей лоснились от пота.

– Если вы тут надолго, я лучше отгоню гнедых на Брук-стрит, – предложил грум, не в силах скрыть разочарование в голосе.

Виконт соскочил с коляски на истоптанный тротуар.

– Да, забирай лошадей домой. Они славно пробежались. Приглянешь, чтобы их обиходили, а потом бери серых и возвращайся сюда.

– И тогда смогу посмотреть мумию? – просветлело лицо мальчика.

– И тогда сможешь посмотреть мумию.

– Вот спасибочки, милорд!

Себастьян немного постоял, наблюдая, как сноровисто бывший беспризорник прокладывает путь в оживленном уличном движении, а затем направился по дурно пахнущему проулку к заброшенному садику и низенькой каменной постройке, где доктор Гибсон производил вскрытия. Здесь же хирург расширял свои познания об устройстве человеческого тела путем подпольного анатомирования трупов, которые тайно выкапывались на городских погостах и продавались опасными субъектами в масках, вершившими свои дела темными безлунными ночами.

Расположившись в библиотеке особняка на Беркли-сквер, Чарльз, лорд Джарвис, изучал последнее донесение одного из своих французских шпионов, когда на пороге комнаты появилась его дочь Геро и без предисловий спросила:

– Это не вы убили епископа Лондонского?

Барон поднял глаза. После того, как несколько лет назад его сын Дэвид погиб в море, Геро осталась единственным ребенком. Она была по-своему привлекательной, со статной фигурой и выразительными чертами лица. Но вряд ли могла считаться хорошенькой и приятной в обхождении, будучи похожей на отца и, к тому же, обладая столь сильным характером.

– Не стану отрицать, я рад, что Прескотт мертв. Но это не моих рук дело.

– Вы бы солгали мне? – удержала Геро отцовский взгляд.

– Мог бы, но не в данном случае.

– Должна признаться, рада это слышать, – хмыкнула дочь.

– Ведь епископ числился в твоих любимчиках? – откинулся на спинку кресла Джарвис.

– Да, мы были друзьями. Совместно работали над некоторыми проектами.

– Проектами… – скривился барон. – Геро, тебе уже двадцать пять. Не пора ли оставить это бесплодное увлечение благотворительностью и подыскать себе мужа?

– Можно было бы, – она подошла к креслу отца и прислонилась к спинке. – Если бы английские законы не давали мужчине право деспотической власти над собственной женой.

– Так уж и деспотической?

– Именно. А что касается благотворительности, вы, наверное, имели в виду маму. У нее это всегда получалось гораздо лучше, чем у меня.

При упоминании о супруге Джарвис состроил гримасу, опустив уголки губ. Он на дух не выносил Аннабель, эту полусумасшедшую дурочку, место которой было в Бедламе.

– Женщины, подобные твоей матери, разливают суп беднякам и роняют слезы над выводками сирот на улицах, потому что такими подачками легко задобрить собственную совесть. Меня от этого мутит, но оно хоть безобидно. А ты … ты просиживаешь целыми днями, зарывшись в книги, исследуя какие-то умозрительные теории и выступая в защиту проектов, которые можно назвать чуть ли не радикальными!

– О, поверьте, некоторые из моих проектов определенно радикальные, - ясные серые глаза прищурились с намеком на улыбку.

Джарвис поднялся на ноги, поворачиваясь к дочери лицом.

– При одной мысли о моем гневе трепещут влиятельнейшие лондонские мужи. А собственная дочь открыто позволяет себе поведение, которое вызывает мое неудовольствие. Почему?

– Потому что я во многом похожа на вас.

Барон фыркнул. Родись Геро мужчиной, Джарвис гордился бы ее умом и сильным характером – а может, даже ее политическими убеждениями. Но она была женщиной, и в последнее время казалась какой-то уставшей. Джарвис вгляделся в бледное, исхудавшее лицо дочери.

– В последние недели ты выглядишь не лучшим образом.

– Милый папочка, – подавшись вперед, она поцеловала барона в щеку. Геро была достаточно высокой, чтобы не привставать при этом на цыпочки. – Разве вы не знаете, что говорить такое женщине непозволительно?

Джарвис разрешил себе улыбнуться и стиснул плечо дочери со столь редко проявляемым чувством нежности.

– Я не убивал твоего сующего везде свой нос епископа.

– Тогда кто?

– Это мне неизвестно. Да и, по правде сказать, все равно.