Кэрол Макклири - Алхимия убийства

Нутром чувствую, что Симона Дош знала убийцу дольше, чем за несколько минут до своей смерти. Когда я закрываю глаза, перед моими глазами всплывает эпизод, как во время карнавала на улице она машет ему рукой, прежде чем направиться к нему. Это был явно приветственный жест. Мог он чем-то расположить ее к себе, как Джозефину? Если да, то Симона могла с кем-нибудь — подругой, сожительницей по комнате, соседкой — поделиться этим, как Джозефина поделилась со мной. Я бы тогда поговорила с тем человеком.

Что бы там ни говорил доктор Дюбуа, я отказываюсь верить, что она умерла от водосточных испарений. Если бы она заразилась гриппом, то выглядела бы больной и не скакала бы как лошадь за несколько минут до смерти. Что замышляет этот безумец? Возникла новая странная головоломка, и моя интуиция подсказывает, что игра, которую он затеял, принимает дьявольский оборот, но какой?

Фиакр останавливается перед каким-то домом, и кучер показывает, что это тот адрес, что я ему дала. Едва я успела расплатиться и выйти из фиакра, как мне пришло в голову попросить его подождать меня, но он уже далеко и погоняет своих лошадей.

Дальше по улице двое выносят из дома тело, завернутое в плотную ткань. Ноги у меня подкашиваются при мысли, что я вдыхаю смертельную болезнь, но я напоминаю себе, что другие люди на улице дышат тем же воздухом и живы, по крайней мере пока.

Дорожные ремонтные бригады не жалуют этот район, как и извозчики, — мостовая в рытвинах и колдобинах. Дома в трещинах, штукатурка во многих местах обвалилась или опасно свисает. Разбитые окна затянуты материей или кое-как забиты досками. В квартале, где я нахожусь, два кабачка, винный магазин и небольшая лавка, где торгуют овощами и мясом; соотношение зеленого змия к продуктам питания — три к одному.

И мужчины, и женщины на улице кажутся подавленными жизнью. Ловлю на себе их взгляды, хитроватые и злые, и покрепче прижимаю сумочку. Это не бедный рабочий люд, рядом с которым я трудилась в Питсбурге; они значительно ниже рабочего класса — поденщики, мелкие преступники, попрошайки, старьевщики. Одежда у людей обоих полов грубая и поношенная; обувь по большей части — сабо из самой дешевой жесткой кожи.

Черные флаги анархии вывешены в нескольких окнах вдоль улицы.

Места, где бываешь, пробуждают различные чувства. Здесь я испытываю горечь, страдание, боль и гнев. Нищета, пьянство и насилие оставили следы на улице.

У входа в дом, где жила Симона, девочка пяти-шести лет играет с грязной куклой. Ее мать сидит на ступеньках и качает на руках маленького ребенка, напевая колыбельную с закрытым ртом. Она кашляет в лицо ребенку и поднимает голову.

— Подайте несколько су для ребенка. — Ее мольба о грошах для детей заставляет меня остановиться.

Девочка скачет ко мне с широкой счастливой улыбкой. Жизнь жестоко обошлась с ней, но по ее глазам и улыбке я вижу, что душа ее еще чиста. У нее течет из носа, она вытирает его своей тонкой ручкой и протягивает ее ко мне. Ее босые ножки огрубели, покрылись коркой и все в грязи. Не думаю, что она вообще когда-нибудь носила обувь. Платье разорвано и в грязи, как и ее ноги. Девочка явно истощена — кожа да кости.

Мне хочется взять ее на руки, отнести домой, вымыть, одеть и накормить. Она жертва злой Фортуны, как и ее мать и малышка сестра, ибо они все наверняка заболеют гриппом и скоро умрут. У меня разрывается сердце, и я делаю единственное, что могу в данный момент: достаю из кошелька деньги и даю женщине. Уверена, маленькой семье этого будет достаточно, чтобы хорошо питаться в течение недели; жаль только, если большая часть этих денег, а это вероятно, будет истрачена на выпивку.

Внутри за дверью грязнее, чем на улице. На лестнице кухонный запах от готовки дешевых и немудреных продуктов — протухшего мяса и гнилых овощей; к нему примешивается еще запах немытого человеческого тела. Вонь, грязь, антисанитария. К моему ужасу, подниматься нужно на пятый, последний этаж, где жила Симона.

Мне жутко, но в такие моменты, когда смелость подводит меня и одолевают сомнения, по какой-то необъяснимой причине ноги обретают свой собственный разум и идут независимо от меня.

Грубый мужской смех доносится с одного из верхних этажей, пока я поднимаюсь по лестнице. Дойдя до четвертого этажа, я обнаруживаю, что это слышится из квартиры, дверь в которую открыта. Мужской смех заставляет учащенно биться мое сердце. Так смеялся мой отчим, когда возвращался домой после ночной попойки со своими приятелями, будоража весь дом. Часто это заканчивалось скандалом с моей матерью, и я вскакивала с постели, чтобы убедиться, не ударил ли он ее.