Борис Акунин: Алмазная колесница

– У тебя кожа голубого цвета, – сказал подошедший Тамба.

Лицо у старика было спокойное, даже какое-то сонное.

– Не могу дышать, – отрывисто объяснил Фандорин.

Дзёнин посмотрел ему в глаза, покачал головой:

– И не сможешь. Нужно выпустить злую силу. Иначе она тебя задушит. Нужно расколоть лед, стиснувший твое сердце.

Он снова про Дона, понял Эраст Петрович.

– Хорошо. Я пойду с тобой. Вряд ли это согреет мне сердце, но, может быть, я снова смогу дышать.

За спиной титулярного советника неистовствовало пламя, но он не оборачивался.

– У меня больше нет слабостей, – сказал дзёнин. – Теперь я стану настоящим Тамбой. Ты тоже станешь сильнее. Ты молодой. На свете очень много хороших женщин, гораздо больше, чем хороших мужчин. Женщины будут любить тебя, а ты будешь любить их.

Эраст Петрович объяснил ему:

– I mustn’t love anybody. My love brings disaster. I cannot love. I cannot love (Мне нельзя никого любить. Моя любовь приносит несчастье. Я не могу любить. Я не могу любить. – англ. ).

Тамба ничего не ответил.

В Йокогаму отправились ночью. Фандорин на трициклете, Тамба бегом. Велосипедист крутил педали ровно и сильно, но скоро отстал – ниндзя двигался быстрей, и ему не нужно было останавливаться, чтоб подтянуть цепь или преодолеть каменистый участок. Собственно, путешествовать вместе и не уговаривались, лишь условились о месте встречи: в Блаффе, на холме, с которого просматривается дом Цурумаки.

Эраст Петрович весь отдался ритму езды, думал только о том, чтобы правильно дышать. С дыханием по-прежнему было плохо, в остальном же титулярный советник чувствовал себя гораздо лучше, чем днем. Помогало движение. Он словно превратился из человека в передаточно-цепной шарикоподшипниковый механизм. В душе воцарился не то чтобы покой, а некая спасительная пустота, без мыслей, без чувств. Его бы воля – так и ехал бы по спящей долине до самого конца жизни, не ведая усталости.

Усталости действительно не было. Перед тем как тронуться в дорогу, Тамба заставил Фандорина проглотить кикацу-мару , старинную пищу ниндзя, которой они запасались, отправляясь в длинный путь. Это был маленький, почти безвкусный шарик, слепленный из порошка: растертая морковь, гречневая мука, батат и какие-то хитрые корешки. Смесь полагалось выдерживать три года, до полного испарения влаги. По словам Тамбы, взрослому мужчине хватало двух-трех таких шариков, чтоб целый день не чувствовать голода и утомления. А вместо бутыли с водой Эраст Петрович получил запас суйкацу-мару – три крошечных катышка из сахара, солода и мякоти маринованной сливы.

Был и еще один подарок, который, очевидно, должен был распалить в безучастном Фандорине жажду мести: парадная фотокарточка Мидори. Похоже, снимок был сделан во времена, когда она служила в публичном доме. С неумело раскрашенного портрета на титулярного советника смотрела фарфоровая кукла в кимоно, с высокой прической. Он долго вглядывался в это изображение, но Мидори не узнал. Исчезла куда-то и красота. Эрасту Петровичу отвлеченно подумалось, что настоящую красоту невозможно запечатлеть при помощи фотографического объектива; она слишком жива и неправильна, слишком переменчива. А может быть, всё дело в том, что настоящую красоту воспринимаешь не глазами, а как-то иначе.

Путь от Йокогамы до гор занял два дня. Обратно же Эраст Петрович докатил за пять часов. Не сделал ни единой передышки, но нисколько не устал – должно быть, из-за волшебных мару .

Чтобы попасть в Блафф, следовало ехать прямо, в сторону ипподрома, но вместо этого Фандорин направил свою машину влево, к реке, за которой теснились окутанные утренним туманом крыши торговых кварталов.

Пронесся через мост Нисинобаси, за которым потянулись прямые улицы Сеттльмента, и вместо холма, на котором титулярного советника несомненно уже заждался Тамба, оказался на набережной, перед домом с трехцветным российским флагом.

Свой маршрут Эраст Петрович изменил не по рассеянности, вызванной перенесенным потрясением. Рассеянности не было вовсе. Наоборот, вследствие замороженности чувств и многочасовой механичности движений мозг титулярного советника заработал прямолинейно и точно, как арифмометр. Закрутились какие-то колесики, защелкали рычажки, и выскочило решение. В обычном своем состоянии Фандорин, возможно, перемудрил бы, понастроил турусов на колесах, а ныне, при абсолютном неучастии эмоций, план получился на удивление простой и ясный.