Николь Апсон - Печаль на двоих

— Что ж, мне потребовалось связать кое-какие нити, но, если я не ошибаюсь, Джейкоб Сэч, муж Амелии, — отец Марджори.

Пенроуз был поражен:

— Вы хотите сказать, что семья Бейкер взяла ее на воспитание?

Из рассказа Марии Бейкер он понял, что для нее и свои-то дети были в тягость. Неужели она решилась взять на себя еще и такую обузу?

— Нет-нет, вы не так меня поняли. Дело Финчли привлекло к себе огромное внимание, редкостное даже для серьезного преступления, и если Джозефина довершит задуманное, то воскресит его для еще одного поколения. — Пенроуз хотел ей возразить, но удержался: ему важнее было дослушать рассказ до конца. — Дело вызвало столь бурную общественную реакцию частично оттого, что речь шла об убийстве младенцев, но частично из-за самой Амелии Сэч. Видите ли, она выдавала себя за респектабельную особу, заботившуюся о женщинах, с которыми общество обходилось незаслуженно жестоко. В результате она не только зарабатывала деньги, но и поднялась по социальной лестнице. Но все это оказалось лишь фасадом. В районе, где Амелия жила, ее все прекрасно знали — у нее в Финчли был не один родильный дом — и после казни Сэч для ее близких жить там стало невыносимо. Помимо позорного пятна, была еще и серьезная опасность: матери — из тех, что по неведению отдали Амелии их детей на погибель, — могли прийти и отомстить. Найти человека по фамилии Сэч не так уж и трудно.

— И тогда Джейкоб поменял свое имя на менее приметное. Джейкоб Сэч стал Джозефом Бейкером.

— Верно. Бейкер, кажется, девичья фамилия его матери. В то время шли бесконечные толки о том, участвовал он в делах Амелии или нет, но правды я не знаю. Думаю, кроме него, правду не знает никто. Но после суда он сделал все возможное, чтобы отмежеваться от преступной жены. Он оставил Джейкоба Сэча в Финчли и начал новую жизнь Джозефом Бейкером. В то время это было довольно просто, и он не терял времени даром. Мне кажется, надпись «на продажу» красовалась на их доме уже в день казни.

— И вам все это уже тогда было известно?

— Да.

— Я ни в коей мере не хочу вас обидеть, но неужели вы, обычная тюремная надзирательница, могли все это знать?

Селия не нашла в таком замечании ничего обидного:

— Я и сама, инспектор, считаю, что не очень-то подходила для работы надзирательницы. Я так и не освоила искусство отстраненности, которое, чтобы преуспеть на этой работе, необычайно важно. Я слишком сильно втягивалась в жизнь заключенных, потому и в «Холлоуэе» долго не продержалась. Мне казалось, я могу решить все их проблемы. — Бэннерман грустно улыбнулась. — На самом деле все, что можно сделать для женщин в заключении, это относиться к ним по-человечески и самой не потерять человеческое достоинство. Но так трудно удержаться и не давать им невыполнимых обещаний, особенно тем, кто приговорен к казни, — ты говоришь то, что им хочется услышать, считая, что они все равно не узнают правды. В последние недели жизни Амелии я сидела с ней часами и узнала ее лучше, чем кого-либо из тех, с кем я вместе работала, и лучше большинства членов этого клуба. Когда ценной становится каждая минута, человек говорит лишь о самом важном, а для Амелии этим самым важным была ее дочь. — Увидев выражение его лица, Селия всплеснула руками. — Я знаю, о чем вы думаете: учитывая ее преступления, мои слова звучат более чем странно. Но знаете, из Амелии получилась бы отличная тюремная надзирательница: она обладала поразительной способностью отстраняться от совершенных ею преступлений. Я до сих пор не знаю — почувствовала Амелия мою податливость и воспользовалась ею или просто была в отчаянии и изливала мне душу, но, как бы то ни было, я пообещала ей, что, когда ее не станет, я позабочусь о ее дочери.

— Очень благородно с вашей стороны.

— Вы хотите сказать, очень глупо.

— Справедливее сказать — наивно. Поэтому вы и вступили в контакт с ее мужем?

— Да. Амелия не верила, что он сможет как следует позаботиться о девочке. Правда, ей, видимо, и в голову не приходило, что он вообще ее бросит.

— А почему он все-таки ее бросил?

— Я могу только догадываться, но, мне кажется, девочка уж очень напоминала ему Амелию. Лиззи была точной копией своей матери.

— Для Лиззи уход отца, наверное, был большим ударом.

— Вероятно, но тот, кто собирался начать новую жизнь, скорее всего не мог и представить, что рядом с ним постоянно будет зеркальное отражение образа, от которого он бежал как можно дальше. Однако я его никогда не спрашивала, почему он так поступил, это было не мое дело, и потом, я прекрасно понимала, что уже и без того переступила черту дозволенного.