Крейг Смит: Кровавое копье

Фрау фон Виттсберг медленно покачала головой.

— Мне никогда не приходила в голову мысль о том, что моя война закончена и пора покинуть свое место в ордене. Я гордилась тем, чего мы достигли, потому что я знала: мы сопротивлялись величайшей тирании и выстояли в борьбе. Мое место среди паладинов означало, что я многого добилась. Свет моей зрелой жизни уравновесил мрак моего детства. Это означало, что я не просто осталась в живых, а что-то совершила. Вместо того чтобы совсем покинуть Совет, я устранилась и доверила свой голос Йоханнесу Дикманну. Я доверяла Хансу. Я знала, что он все будет делать правильно. Когда он состарился и уже не мог участвовать в работе Совета, я позволила ему передать мой голос его племяннику. Мы все так решили. Герр Олендорф оказался необычайным мастером убеждения, мистер Бранд. Потрясающе харизматичный, яркий человек… но при этом такой продажный — я подобных больше в жизни не встречала. А я была знакома с самим дьяволом. Мы превратились в гуманитарную организацию — творили добрые дела при свете дня, а уж что совершалось при луне, одному Богу известно. Девятнадцать лет я не требовала, чтобы мне показывали отчеты и счета, а ведь я имела на это полное право, и долг обязывал меня просматривать их. Я не вспоминала о вопросе Парсифаля, и вот теперь я очнулась посреди пустыни. Мы продавали оружие и поставляли наемников самым мерзким людям на земле. Мы подсылали убийц к демократически избранным лидерам. Мы украли огромные средства самыми разными способами. Ради выгоды мы торговали наркотиками, людьми — только для того, чтобы делать деньги, и в конце концов начали убивать друзей. Я говорю как одна из тех, кто занимался этим, потому что я могла попросить объяснений, но предпочла отвернуться и смотреть в другую сторону, а не на пляску чудовищ. Все это закончится сегодня, мистер Бранд. Я не могу нарушить молчание, но я намерена взять на себя ответственность.

Она кивком указала на старинный сундучок, стоявший в углу комнаты и служивший подставкой для комнатных растений.

— Загляните внутрь, пожалуйста. Там лежит то, что, как я думаю, вы оцените по достоинству.

Итан подошел к сундуку, снял с него горшки с цветами и открыл. Сверху лежал поднос с разными безделушками — монетками, кольцами, крошечными стеклянными кувшинчиками и маленькими фарфоровыми статуэтками.

— Поднимите поднос, — сказала фрау фон Виттсберг.

Сделав это, Итан увидел небольшой золоченый ларчик размером не больше музыкальной шкатулки, украшенный мелкими необработанными рубинами и жемчужинами. Он казался грубой поделкой — до тех пор, пока до тебя вдруг не доходило, что перед тобой реликварий, изготовленный в девятом столетии.

— Откройте. Только осторожно, — предупредила фрау фон Виттсберг. — Петли совсем проржавели.

Итан приподнял крышку и увидел кусок железа размером с его кулак. Вот почему ларец был таким тяжелым. В уголке виднелась карточка с напечатанным текстом и зловещим знаком свастики. На картонке было написано: «Антиохийское копье: найдено доктором Отто Раном в пещерах Сабарте, Лангедок, 1936».

Внизу стояла подпись Генриха Гиммлера. Не веря своим глазам, Итан посмотрел на фрау фон Виттсберг.

— Моя мать умерла в тысяча девятьсот шестидесятом году, и тогда я узнала, что с тридцать девятого года у нее имелась сейфовая ячейка в банке Цюриха; договор об аренде продлялся каждые десять лет. Естественно, я поехала в Цюрих, желая выяснить, что там хранится. Если честно, я надеялась найти там какие-нибудь древние акции, которые за это время подскочили в цене раз в сто, но там лежала только эта шкатулка и любовные письма от моего отца. Эта карточка была спрятана под шелковой подкладкой. Я даже не уверена, что мать видела ее.

— Вы не догадываетесь, зачем Отто Ран передал это вашей матери?

— Я не догадываюсь. Я знаю. Отто Ран был моим отцом, мистер Бранд. В моем свидетельстве о рождении написано, что я — дочь Эльзы и Дитера Бахман, но моя мать сказала мне, кто мой настоящий отец. И письма — тому подтверждение. Я уверена: в тот самый день, когда мой отец подал Гиммлеру рапорт об отставке, он пришел к нам домой и передал это моей матери. Я помню тот его визит, потому что тогда я видела его в последний раз. Был холодный зимний день; на отце была форма офицера СС. Я раньше никогда не видела его в этой форме и сначала даже не узнала. Для меня он был «дядя От» и, сколько я себя помню, являлся членом моей семьи. Если только я не тешу себя фантазиями, у него был при себе какой-то сверток, не больше того реликвария, который вы сейчас держите в руках. Я тогда подумала, что он принес мне гостинец. Он всегда что-то дарил мне, когда приходил в гости, а в этот раз забыл. С моей матерью они разговаривали шепотом. Жаль, что я не могу пересказать вам содержание беседы. Помню только, что они были очень серьезны и, пожалуй, напуганы. А потом мама плакала. Несколько недель спустя мой ненастоящий отец сказал мне, что дядя От умер — произошел несчастный случай в горах, в Австрии. Дитер Бахман погиб в Польше несколько месяцев спустя. Моя мать снова вышла замуж, а когда ее второго мужа убили на Сицилии, его родственники объявили ее еврейкой, чтобы завладеть ее состоянием. После войны у нас было то же, что и у других: мы оказались на пепелище и все начали сначала. К тому времени, как Берлин был отстроен заново, я вышла замуж, а моя мать умерла. Она так много повидала в жизни, но не увидела стену. Об этой шкатулке я узнала через несколько дней после ее похорон. Еще не прошло года с тех пор, как русские обнесли стеной Западный Берлин, когда Ханс Дикманн пришел ко мне и попросил меня помочь в организации защиты города. Я к этому времени уже привезла шкатулку из Цюриха и как раз читала об осаде Антиохии во времена Первого крестового похода. Объясняя то, что они задумали с сэром Уильямом, Ханс говорил мне, что мы в осаде и, несмотря на то что наше положение выглядит безнадежным, мы должны сохранять веру. Это заставило меня вспомнить о том, что произошло в Антиохии, и мне показалось, что этот разговор — знамение Божье. Я ответила Хансу, что сделаю все, о чем бы он меня ни попросил, даже буду соблазнять политиков, если это необходимо. Мой муж был богат. Мы завели множество знакомств среди важных персон. Меня осенило, и я предложила Хансу назвать нашу организацию орденом рыцарей Священного копья, поскольку наше положение казалось мне почти таким же отчаянным, как у крестоносцев в Антиохии. В то время мы все были весьма современными людьми, мистер Бранд, и Ханс не был склонен создавать рыцарский орден — по крайней мере, так скоро после гиммлеровского ордена «Мертвая голова», но тут я показала ему сокровище моего отца. После войны Ханс стал истовым христианином. Увидев Копье, он сказал мне, что теперь верит — у нас все получится. На этой реликвии мы, паладины, принесли клятву. Не могу сказать вам, каким огнем пылали наши сердца, когда мы передавали Копье из рук в руки и клялись его священным могуществом. Дав обет, мы повели бой в точности как крестоносцы в Антиохии — мы ни на миг не сомневались в том, что по Божьей воле в один прекрасный день сокрушим стену. А теперь послушайте меня, мистер Бранд. Паладины поручили мне распустить орден. Это нужно было сделать уже давно, и, как вы можете себе представить, предстоят немалые труды — включая продолжительные беседы с различными правоохранительными органами. Все это я улажу. Моя ошибка носила нравственный характер. В правовом смысле слова я не совершала преступлений. Впрочем, я не стану молчать, как прежде. Я не заслуживаю того, чтобы хранить это сокровище, и не стану искушать Провидение, притворяясь, что это не так. Теперь настал черед поговорить о вас. Джанкарло заверяет меня, что вы знаете, где место для этой реликвии.