Крейг Смит - Кровавое копье

Мэллой передал Итану тепловизор и указал на особняк. Убедившись в том, что его напарник увидел двоих наверху, он спросил:

— Что думаешь? Это Ирина Тернер?

— Будем надеяться, что это она, — прошептал в ответ Итан.

Мэллой достал мобильник, нажал клавишу.

— Да, — ответила Кейт.

— В хозяйской спальне — мужчина и женщина. На втором этаже домика у ворот — двое в разных спальнях.

— Три минуты, — проговорила она.

Мэллой передал их разговор Итану и просканировал двор. Перед домом раскинулась хорошо освещенная лужайка. Ближе к забору стоял коттедж охранников. За оградой к востоку лежало каменистое пастбище, за ним — скалы и горы. На запад плато простиралось почти на полмили и только потом сменялось резким гористым подъемом. На этой территории Мэллой разглядел какие-то постройки, включая дом управляющего. Он спал в постели с женой.

Судя по рассказам Кейт, ферма была действующая. Рабочие приходили сюда из деревни, находящейся в трех милях от гор. Супруга управляющего также исполняла обязанности домоправительницы и кухарки.

Мэллой продолжал просматривать окрестности — нет ли где-то дозорного, но на плато все было спокойно. Примерно через минуту после разговора с Кейт Мэллой услышал далекий шум мотора небольшого самолета. Он проверил тепловизором пространство над домом и увидел темные, холодные силуэты гор, оберегавших ферму Бартоли. Скалы уходили вверх почти вертикально на пару сотен футов. За отрогами были видны только каменистые крутые склоны — удобное убежище для альпиниста. Расстояние до скал составляло около трехсот метров, и в этом радиусе винтовка Итана еще могла поразить цель.

Мэллой пробежался сканером по периметру ограды и еще раз внимательно просмотрел коттедж у ворот. Двое мужчин по-прежнему лежали в постелях. В доме Кеньон заворочался в кровати.

Мэллой услышал в наушниках голос Кейт.

— Высота — пятьсот метров.

В следующее мгновение огни охранной системы вокруг дома погасли и вся гора стала черной.

Дэвид Карлайл плохо спал с того дня, как покинул Нью-Йорк. В этом ему хотелось винить перелеты из Гамбурга в Нью-Йорк, а оттуда — на Майорку, то есть через шесть часовых поясов в ту и другую сторону, но он понимал, что дело не в этом. Просто он неожиданно стал уязвим. Хуже того, он ничего не мог предпринять, ему оставалось лишь ждать. Две бессонные ночи только что превратились в три.

Он встал и, спотыкаясь, побрел в темноте в ванную. Моя руки, он посмотрел на свое отражение в зеркале. Одиннадцать лет он был Дэвидом Карлайлом даже для близких друзей. Лорд Роберт Кеньон умер. Он не хотел утечек информации или слухов. Никто ни разу за все это время не назвал его Робертом. Он и сам считал себя Дэвидом Карлайлом. Но как раз это и оказалось проще всего. Имя не было частью сущности человека. Измени имя — но при этом останешься самим собой. У внутреннего голоса имени не было, и он понял это, когда убил Роберта Кеньона. Имя являлось лишь символом, которым пользовались в мире, а не путем к самому себе. Но вот что любопытно: теперь он понимал, что имя прикрепляет человека к окружающему. Без этого его сущность оставалась нетронутой; он ни с чем не был связан. Таким образом, в какой-то момент он вдруг лишился самоопределения, стал кораблем без якоря. Кто он? Дэвид Карлайл, беглец? Возможно, он уже должен рассматривать себя как человека, который вот-вот получит новые имя и фамилию, те, что будут в документах Луки? Или он стал воскресшим лордом Кеньоном, несмотря на данные в новом паспорте? В списке разыскиваемых персон он наверняка будет значиться как лорд Кеньон, со всеми подобающими титулами. Можно только гадать, как таблоиды раздуют историю об «английском киллере». И все же… Пока все это еще не случилось, был ли он по-прежнему Дэвидом Карлайлом?

Он выключил свет. Понятия «я», «меня» и внутреннее «ты», эта святая троица, никогда прежде не расплывались в его сознании. Псевдонимы всегда являлись лишь инструментами, но теперь он терял уверенность в этом: он стал человеком, живущим на острове, на вершине горы… и только.

Он вернулся к кровати, посмотрел на электронные часы. Двенадцать пятьдесят. Глубокая ночь, а тут в голову лезет всякая чепуха. Самое время заснуть, если бы его так не измотали две предыдущие бессонные ночи. Он лег, закрыл глаза и тут же открыл. Бессонница. Он улыбнулся. В старые добрые времена была одна шутка, когда кто-то хотел особенно досадить женщине: «Надеюсь, ночью ты сможешь уснуть!» Вот уж чепуха так чепуха. Чтобы чувство вины не давало покоя… Нет, дело только в страхе и тревоге. Он посмотрел на Ирину, хотя разглядеть ее в темноте не мог. Она сделала все возможное, чтобы вымотать его, и теперь спала сном праведницы — дрянь, убийца треклятая. Он до сих пор помнил выражение ее лица, когда она уничтожила испанских и американских полицейских в гараже в Ньюарке. Ей это нравилось. А ему смерть человека никогда не доставляла удовольствия. Убить можно было только по какой-то причине, а потом забыть об этом. Когда он отнимал у кого-то жизнь, он не ощущал ничего, кроме выброса адреналина из-за естественного страха попасться или погибнуть.