Сплетенные страстью обнаженные тела женщины и мужчины, финал сексуального действа.
— Аа-аа… — Танино запрокинутое лицо передернула судорога, рот раскрылся в немом крике, руки сжались в кулаки. Через мгновение оборвались ритмичные движения Андреевых бедер, окаменела мокрая от пота спина, напряженные мускулы, упирающихся в кровать рук, выгнулись дугой, подбородок взмыл ввысь.
Валентина на цыпочках засеменила по коридору.
— Все равно я тебе не верю, — полетела вдогонку фраза. В спальне продолжился прерванный разговор. — Я вообще женщинам не верю. — объявил Андрей. — Хищное лживое племя. Имя вам — корысть и обман. Все кто появлялся в моей жизни, интересовались не мной, а моими деньгами. Они хотели замуж за писателя и его счет в банке. И ты такая же! Или скажешь, нет?
«Она очень сглупит, если начнет убеждать его в своей порядочности», — Валентина невольно прислушалась.
— Бедненький, — сказала Таня. За этим раздался звонкий звук поцелуя.
— Я говорю совершенно серьезно, — в голосе Андрея звучали детские обиженные ноты.
— Все люди разные, и хотят разного, — примиряюще произнесла Татьяна.
— Ты не о всех, ты о себе скажи. Что тебе от мужчины надо.
Сексуальный марафон сделал откровенным только Андрея. Таня легко ушла от вопроса.
— Счастья. А тебе?
— Мне нужно от женщины взаимопонимание, нежность и обожание.
— Обожание? — удивилась Татьяна.
— Да. Обожание.
В ответ пролилось задумчивое молчание. Таня примеряла к себе непривычное слово.
— Это очень много, — вынесла вердикт и добавила: — даже взаимопонимание это очень и очень много. А обожание — это вообще экстрим какой-то. Обожать можно детей, но не мужчину. Мужчины для этакого чувства слишком приземленные создания.
— Ты судишь о мужчинах, по своему бывшему супругу. А минуту назад утверждала, что все люди разные.
— Генка не всегда был подонком. Если бы он не пил и хоть немного любил детей, с ним можно было бы жить.
— Как можно не любить собственных детей? — удивился в свою очередь Андрей. И спохватился: — Прости, мы условились, о детях ни слова.
— Да, когда идешь на аборт, о детях говорить не стоит.
«Какой еще аборт! — едва не закричала Валентина. — Не будет никакого аборта. Я смогу защитить своего племянника или племянницу от вашей глупости!»
— Сколько ты делала в жизни абортов? — поинтересовался Андрей.
— Это будет второй..
— И оба якобы от меня. — голос брата стал враждебным.
— Хватит, довольно, пусти, я уйду.
— Нет.
Валентина вздохнула тяжело. Брат мучил и себя, и терзал Таню.
— У меня не может быть детей! — сказал Андрей. — Понимаешь, не может? Вероятность того, что я бесплоден 99 %.
«Но один-то процент у тебя есть! — ответила за Таню Валентина. Та так и сказала:
— Может быть, это и есть тот единственный шанс?
— Я не верю в чудеса! — Андрей был невыносим.
Стараясь не шуметь, Валентина выскользнула из дому. В саду достала мобильный, набрала номер Андрея.
— Да, Валечка, — отозвался он.
— Ты где?
— На даче.
— А Таня где?
— Тут, рядом.
— Ну и как дела?
— Нормально.
Больших откровений не предвиделось? Валентина вдохнула. Ладно.
— Выйти к озеру. Есть разговор.
Андрей появился спустя полчаса. Прощание с Таней, несколько, затянулось.
— К чему эта конспирация?
— Сядь, — Валентина прихлопнула рядом с собой по еще теплому песку. — И послушай, что я скажу. Тане нельзя делать аборт. Это, во-первых. Во-вторых, не исключено, что…Маша — твоя дочка. За несколько дней до ее зачатия, Таня была в гостях у твоего соседа скульптора и имела сексуальные отношения с …тобой. Ты отбил у скульптора и провел ночь у подножия деревянной богини.
Тот случай Андрей помнил отлично. Проработав целый день, вечером он заглянул «на огонек» к соседу. Отворил дверь, шагнул в пьяную полутьму праздника, поморщился с устатку от громкой музыки, предвкушающим взглядом оценил обстановку. Веселье было в самом разгаре. Посреди комнаты топталось несколько пар. Движения больше напоминали преддверие сексуальной игры, чем танец. На диване толстяк шарил под юбкой у длинноногой блондинки. У окна целовалась парочка. Девушка была голой до пояса, мужик торопливо расстегивал рубаху. Из смежной с гостиной комнаты раздавались стоны, кто-то уже получал удовольствие.
Рощин довольно хмыкнул: он закончил писать эротическую сцену и чувствовал изрядное возбуждение. Которое, без прелюдий и забот можно было слить любой подвернувшейся бабенке.
Читать дальше