Ольга Сухаревская - Горе побеждённым

- А вот, кстати, насчёт тёти. Вы обмолвились, что Анастасия Дмитриевна могла обидеться на своих близких. На кого и за что?

- Она девица прямохарактерная. Это ей очень вредит во мнении окружающих. Перво-наперво, у неё возникают нелады с тётушкой: Ларисой Аркадьевной. Сколько уж лет вместе живут, а нет у них мира. Анастасия и объяснить это толком не может. Приходит и говорит: «Опять, батюшка, тёте Ларе нагрубила, каюсь, не люблю её». Вот и весь сказ. Я уж и так с ней и эдак разговаривал и вразумлял – не действует. Всё, говорит, понимаю, но ничего с собой поделать не могу.

- А как вы сами это объясняете?

- Лариса Аркадьевна много лет её воспитывает, поучает, наставляет. Дети этого не любят, да и взрослые, впрочем, тоже. А дядя и другая тётушка – балуют. Вот и всё объяснение, я думаю.

- А кто у вас бывает на службах из их семьи?

- Анна Матвеевна – наша прихожанка. Она и Анастасию к нам стала водить ещё маленькой. На двунадесятые праздники бывает сам Николай Матвеевич. Он наш благодетель - жертвует на обитель постоянно.

- А Лариса Аркадьевна? Она, говорят, набожна.

- Она бывает здесь редко, в основном по праздникам, вместе с Николаем Матвеевичем. Насколько я осведомлён – женщина она благочестивая. Возможно, Лариса Аркадьевна - прихожанка другого храма. Благо, на Москве церквей в изобилии: есть из чего выбрать.

- Скажите, пожалуйста, а в тот вечер кто из ваших монастырских видел девушку?

- Я их обеих видел. Всё было, как обычно: Анастасия стояла у правого клироса, а за ней, чуть поодаль, Анна Матвеевна. По окончании службы я потерял их из виду. Сёстры наши ничего особенного не приметили – я их спрашивал. А вот сторож в тот день про неё что-то говорил, но очень уж невразумительно.

- Можно с ним увидеться?

- Конечно, сейчас я его вам позову.

- Нет-нет. Мы и так засиделись. Время позднее. Спасибо за угощение. Действительно, блины у вас отменные. А сторожа мы сами найдём.

Распрощавшись с Лыковым, сыщики уже по тёмному двору подошли к Святым воротам и толкнули незапертую дверь маленькой сторожки, прилепившейся к монастырской стене.

- Есть кто, живой или мертвый? – зычно спросил Вильям Яковлевич.

- А тебе что, без разницы? – отозвались с печки, подшитые кожей, валенки.

Они поелозили-поелозили один об другой и упали на пол. Внутри них обнаружились голые синюшные ноги, которые принадлежали хмурому маленькому старичку в черном, порыжевшем от времени, подряснике и такой же ветхой скуфейке.

Чтобы сбить заторможенность сердитого стража, Собакин сразу сослался на архимандрита Феогноста, после чего, сторож оживился и готов был отвечать на вопросы.

- Как тебя зовут, старче? Ты – монах?

- Раб Божий Власий. Постригом не сподобился – подвизаюся в миру.

- А скажи мне, брат Власий, видел ты позавчера вечером вашу прихожанку, Анастасию Дмитриевну Арефьеву?

- Лицезрел. Пришла она, как обычно, приложилась к головке великомученицы Анастасии – она у нас у южных выходных дверей выставлена. С ней была ейная тётушка. Я её хорошо знаю. Правильная женщина. Службу назубок знает, не смотри, что знатная! И стро-о-гая. По старине живёт. Чуть что не так – выговаривает даже нашим отцам. Сёстры её боятся. Прямо – мать игуменья, да и только.

- Родственницы на службе вместе стояли?

- Тётка всегда племянницу перед собой ставит, чтобы значит, на виду была. Должно и в тот день также было. Я не смотрел – у меня своих делов много.

- А как они уходили, видел?

- А как же. Уходили как честные люди: через ворота. Это только ведьмы в трубу вылетают. Одарили меня полтинником и вышли. Потом должно разъехались: одна в одну сторону, другая в другую.

- За время службы к барышне кто-нибудь подходил?

- Подходил.

- Кто?

- Я.

- Зачем?

- Письмо отдать.

- Письмо?! Какое письмо?

- А я почём знаю. Лежало в сторожке, на столе. Откуда взялось – не знаю. На нём было печатно прописано: «Анастасии Дмитриевне Арефьевой лично в руки» и рубль деньгами. Я пошёл и сразу отдал, а то, думаю, забуду ещё или разминёмся. После службы я ведь не только у ворот. У меня делов - только успевай поворачиваться. Мне присесть некогда.

- Ага. Видели мы, как ты на печи поворачиваешься, – съязвил Ипатов.

Сторож обернулся в сторону молодого человека и грозно насупился.

- Ежели, этот недозрелый стрючок, меня оскорблять хочет, – фальцетом вскричал он, – то я навовсе говорить ничего не буду!

Собакин сделал знак помощнику.

- Ну, Власий, не серчай, дорогой. Это была плохая шутка. Скажи нам лучше, что, барышня при тебе читала письмо?