Саймон Ливек - Демон воздуха

— Бог войны требует свою пищу, — рявкнул он.

Я сглотнул нервный комок в горле и, пытаясь что-нибудь придумать, устремил взгляд на храм Тлалока. Мне показалось, в его сумрачной тени я заметил какое-то движение.

Тогда не раздумывая я крикнул:

— Эй ты! Над чем это ты смеешься?

Семь голов разом повернулись в том направлении. Только мертвец по-прежнему смотрел в пол.

Мгновения казались бесконечными. Верхняя площадка пирамиды, возвышавшаяся над суетным городом, была безмолвна, как горная вершина. В кои-то поры простой смертный дерзнул повысить здесь голос, от моего крика эта тишина, казалось, и вовсе застыла. И вот, когда семь пар глаз вновь устремились на меня и семь ртов готовы были уже открыться, из тени храма вышел человек в черном плаще.

Его исхудалое лицо было перепачкано сажей, на висках запеклась темной коркой кровь. Этот человек был жрецом бога дождя Тлалока.

Прищурив глаза, он смотрел на нас с выражением, которое я мог бы принять за любопытство, если бы не заметил легкого подергивания уголков его рта.

Он и впрямь смеялся над нами.

Я не мог оторвать от него глаз и откровенно смаковал эту картину, даже не скрывая этого от забрызганных кровью людей, окружавших меня. А жрец бога дождя обернулся назад, потом указал в нашу сторону, и вскоре к нему вышел еще один человек, тоже смеющийся и жестикулирующий.

— Кто это такие? — спросил я с самым невинным видом.

Жрец Уицилопочтли ответил мне, не сводя глаз с соседней пирамиды:

— Никто. Они не стоят внимания.

— Но почему они смеются? — не унимался я.

Жрецы Тлалока кривлялись — один наклонял в разные стороны голову, передразнивая человека со свернутой шеей, а другой картинно тыкал ему в грудь воображаемым ножом.

— Потому что они глупцы! — прорычал огненный жрец.

— Они потешаются над нами, — сказал молодой жрец, который встречал нас на ступеньках. — Такой праздник, целая вереница торговцев ждет своей очереди, народ и император жаждут зрелищ, а мы… возимся тут с каким-то трупом!

Двое его старших собратьев заговорили разом. Одни из них резко поднял руку — возможно, безо всякого злого умысла, — но пейналь тотчас же выступил вперед, чтобы остановить его. Один из жрецов из соседнего храма картинно повалился наземь, покатываясь со смеху.

Жрец бога войны пришел в ярость. Грозя кулаком в сторону соседней пирамиды, он свирепо прогремел:

— Эй ты! А ну-ка заткнись!

Остальные изумленно смотрели на него.

Неловкую тишину прервал чей-то кашель — слишком громкий, чтобы его можно было счесть деликатным. Снизу подтягивалась целая вереница людей, жаждущих поскорее ублажить свою гордость. Я отчетливо расслышал шепот какой-то женщины, назвавшей жрецов дураками, по чьей милости того и гляди сорвется праздник. Ей явно не терпелось поскорее заполучить останки своего раба и, вернувшись домой в Тлателолько, приготовить из них праздничную трапезу — не есть же его сырым по милости жрецов, что бестолково тянут время.

Пейналь грозно нахмурился, отчего полоски и звезды на его лице вновь пришли в движение. С него лил пот, и краска того и гляди могла потечь. Губы его задергались, и это не предвещало ничего хорошего.

— Он вовсе не хотел убежать, — отчаянно настаивал я. — Просто оступился. Несчастный случай. Это мы виноваты. Вот ведь какие дурни неуклюжие — не удержали! Уж больно здоров был — такой понравился бы богу.

Жрецов мои слова не убедили — похоже, их вообще больше интересовали ужимки соседей.

— Нет, эти ублюдки смеются над нами! Все-таки когда-нибудь…

— Пожалуйста!.. — взмолился я. — Мы принесли богу войны подношение. Это немного, но это все, что у нас есть. Сегодня он вдоволь насытится сердцами. Так примите же и это, пусть даже оно и не бьется.

Пейналь, похоже, наконец пришел к решению. Он взмахнул рукой огненному жрецу:

— Давай заканчивай с этим и гони их отсюда!

Остальное произошло очень быстро.

Жрецы вырвали у нас из рук тело и без промедления распластали его на жертвенном камне, выгнув грудью к небу, держа за руки и за ноги. Огненный жрец постоял над телом, шепча слова своего мрачного гимна, потом занес нож высоко над головой и с размаху вонзил его обеими руками в грудь мертвеца.

Когда лезвие вошло в грудь, тело задергалось, словно в смертельной корче, в руках державших его жрецов. Впрочем, они давно привыкли к подобным вещам — к этим конвульсиям еще живых и уже мертвых тел, — поэтому невозмутимо продолжали держать мертвеца, и нож поднялся и опустился снова.