Лев Портной - Акведук на миллион

— А как я сюда попал? — спросил я.

— Квартальный надзиратель доставил вас, — поведала рыжая девица, на податливых коленях которой покоилась моя голова, — и велел позаботиться.

— Что ж, — я воздел очи горе, — Heus-Deus [4] Heus-Deus (лат.) — Эй, Бог! (игра слов: Heus! — Эй! Deus — Бог). , не забудь, зачти ему, когда предстанет пред тобою.

Мадам Шерамбо с осуждением покачала головой и перекрестилась.

— Ох, дамы, дамы, — вымолвил я. — А валяться-то мне некогда. Нужно срочно идти. Дела!

— Как же вы пойдете?! — удивилась мадам Шерамбо. — Вам бы отлежаться. А еще лекаря нужно дождаться. Мы послали за господином Хренькиным. Да и кто ж в такую пору по гостям-то пойдет?

Судя по акценту, она и впрямь была француженкой.

— А который теперь час? — спросил я.

Девица глянула в окно и заявила:

— Ночь.

Очевидно, она имела самые общие представления о времени, но, судя по уверенному голосу, знала, что ночь еще не скоро закончится. Я обнял ее ноги и сильнее прижался к коленям. Мадам Шерамбо, заметив мои поползновения, решила, что покой мне куда нужнее, нежели чрезмерная ласка.

— Оставайтесь до утра. Доктор Хренькин обработает ваши раны, и, будем надеяться, более вас не побеспокоят. Вы отдыхайте, а если что-то понадобится, Алета, — хозяйка сделала ударение на имени, — будет за стенкой, стучите.

Она прикоснулась к плечу девушки. Та поднялась с постели, переложила мою голову на подушку и вышла из комнаты.

— Полежите немного, попробуйте не шевелиться, — промолвила мадам Шерамбо. — Лекарь появится с минуты на минуту.

Она оставила меня одного. Я вновь воздел очи горе, наткнулся взглядом на распятие, висевшее на стене, и пробормотал:

— Зачет, Heus-Deus, и этим женщинам тоже зачет.

Помолившись, я расслабился, глаза сами собою сомкнулись, — сказалось нервное напряжение. Но едва задремал, как хлопнула дверь и заскрипел паркет под осторожными, но тяжелыми шагами. Я притих, испугавшись нарушить живительный сон.

— Я по вашу душу, — раздался вкрадчивый баритон.

Жесткие руки коснулись высеченного места, я вскрикнул от боли:

— Вы же сказали, по мою душу, а хватили за задницу!

— Я Хренькин, лекарь, — представился вошедший.

— А я думал, палачи вернулись, — процедил я сквозь зубы.

Он принялся обрабатывать мои раны. А я вообразил, как Алета, откинув рыжие локоны, с открытым ротиком прислушивается к тому, что здесь происходит, стиснул зубы и терпел. Глупость, конечно: наверняка она легла спать и еще неизвестно, достучишься ли до нее, случись надобность. И все же, если б не девица за стеной, орал бы я еще громче, чем во время экзекуции.

Доктор Хренькин знал свое дело. Он причинял мне острую боль и измучил меня сверх всякой меры, но, когда закончил, я почувствовал облегчение, словно в ту же секунду пошел на поправку, и впал в полуобморочную дрему. Я слышал, как исцелитель на цыпочках удалился, но сил не нашел ни поблагодарить, ни попрощаться. Так до утра кверху задом и проспал.

Когда же я проснулся, на душе было муторно. Пошевелился — свежие раны потревожились и прогнали остатки сна. Я вспомнил подслушанный в доме генерала разговор и обругал себя, что валяюсь в борделе, а нужно действовать!

Я постучал в стену и, превозмогая боль, поднялся с постели. Появилась Алета, а за нею мадам с фарфоровой чашечкой. Я вдохнул божественный аромат кофия, представил себе, как нынче же неприятно удивлю зарвавшегося генерала, и настроение мое улучшилось.

Вошла еще одна девица со стопкой одежды.

— Мы привели в порядок и погладили ваши вещи, — пояснила мадам Шерамбо.

— Храни вас бог, — ответил я. — А извозчика не вызвали?

— Вызвали, — кивнула мадам.

Встал вопрос: к кому ехать? Собственно, выбор невелик, да не очень-то прост: Поло [5] Поло — прозвище графа Павла Александровича Строганова, назначенного в 1802 году товарищем министра внутренних дел. или Николай Николаевич. И тот и другой состояли в «партии молодых людей» и пользовались привилегией являться к государю без особого приглашения. И уже месяц, как оба стали государственными деятелями.

Душою я рвался к Паше, он был ближе — хотя бы в силу возраста. Но, обратись я к нему за помощью, он начнет злорадствовать. Ведь только что я критиковал его: зачем поступил на службу? Как можно заниматься либеральными преобразованиями, будучи скованным по рукам и ногам должностными обязанностями той самой системы, которую собрался реформировать? Поло же отвечал, что по горло сыт болтовней, пора засучить рукава и работать. Но я не верил в искренность его слов. Тщеславие — вот что подвигало его. Высокая должность и власть соблазнили Павла Александровича. И теперь он улыбнется и не преминет заметить, что как в задницу-то меня клюнули, так и побежал я к товарищу министра внутренних дел.