Филипп Ванденберг - Беглая монахиня

Рудольфо от всей души расхохотался, глядя на Магдалену, которая с любопытством маленькой девочки пыталась выведать у него секрет.

— Я тебе все это только потому рассказал, что уверен: ты не будешь выспрашивать у меня, как добраться до книг. Будь то для себя самой или для какого-нибудь скрытого заказчика. Но, поверь мне, нет большего груза на душе, чем тайна. Человеку больше свойственно говорить, чем молчать.

Словно желая уличить канатоходца в неправоте, Магдалена замолчала на какое-то время. Но не потому, что ей было не о чем спросить его, нет, она все-таки надеялась, что он не выдержит и выдаст ей свою тайну. Все, что он ей поведал, лишь распалило ее любопытство.

Она нерешительно подошла к нему и обвила руками его шею.

— Могу себе представить, кого ты имел в виду, когда говорил, что не надо у тебя ничего выпытывать. — Не дождавшись от Рудольфо ответа, она продолжила: — Это Ксеранта. Я права?

— Она хотела узнать больше, — не выдержал Рудольфо. — Ксеранта все время старалась что-то выведать у меня. Именно из-за этого изображала пылкую, чаще всего назойливую любовь.

— А ты не говорил ей, что не собираешься отвечать на ее фальшивые чувства?

— Неоднократно, можешь не сомневаться. Думаю, у нее были подстрекатели, которые манипулировали ею и науськивали на меня.

— И кто бы это мог быть?

Рудольфо пожал плечами.

— Теперь-то мне понятно, почему Ксеранта с самого начала видела во мне врага, — задумчиво произнесла Магдалена. — А ты в ее присутствии когда-нибудь упоминал «Книги Премудрости» или тайну Девяти Незримых?

— Нет, никогда! Именно это меня и настораживает. Могу предположить, что либо она сама, либо какой-нибудь сомнительный инспиратор слышал о тайне, но не знал подробностей.

— Скорее всего, ты чем-то выдал себя. Попробуй вспомнить! — Она все еще обнимала Рудольфо.

Канатоходец принужденно засмеялся:

— О, сколько раз я задавался этим вопросом, но мои измученные мозги так ничего и не вспомнили.

— А ты когда-нибудь призывал Ксеранту к ответу?

— Я не видел в этом смысла. У меня ведь не было полной уверенности, что это правда, а не мои фантазии. Тогда бы я уж точно выдал себя.

Снаружи донеслось веселое, разухабистое пение. Возничие, набившие животы, сгрудились вокруг костра и распевали свои песни. Так они обычно развлекались.

— Тсс! — Магдалена приложила палец к губам.

Рудольфо, привыкший к луженым глоткам своих кучеров, вопросительно взглянул на нее.

— Ты слышишь, что они поют? — спросила она.

Монашка к нам явилась,

В Рудольфо вмиг влюбилась.

Тра-та-та, тра-та-та, тра-ля-ля-ля,

Тра-та-та, тра-та-та, тра-ля-ля-ля,

Ксеранта не вернется,

Монашке все неймется.

Тра-та-та, тра-та-та, тра-ля-ля-ля,

Тра-та-та, тра-та-та, тра-ля-ля-ля.

Канатоходцу стоило немалых усилий утихомирить разбушевавшуюся Магдалену. Самыми невинными словами, которыми она награждала возниц, были «неотесанные чурбаны» и «мерзкие хулиганы». Лишь когда Рудольфо с ироничной улыбкой поинтересовался, учат ли в монастыре таким ругательствам, она успокоилась.

— Они ничего плохого не имеют в виду, — добавил он, — это скорее безобидное времяпрепровождение, не стоит раздувать скандал. Они бы никогда не осмелились оскорбить Великого Рудольфо, человека, на которого работают. Поэтому было бы глупо ставить их на место.

И в самом деле, кучера спели еще две песни — о борьбе крестьян против союзных князей и о тех страданиях, которые они принесли народу, — и обе заканчивались тем же «тра-та-та, тра-та-та, тра-ля-ля-ля», и вскоре все стихло.

Магдалена без тени смущения начала раздеваться, хотя ей было странно делать это при свете. В монастыре было принято разоблачаться лишь в полной темноте, и то до длинной белой рубашки, которая не снималась даже на ночь. Если в летнюю пору приглушенный сумеречный свет или полная луна, не приведи Господи, заглядывали в маленькие оконца, ни одна монахиня не имела права посмотреть на соседку-насельницу. Это считалось греховным, хотя именно запрет и возбуждал желание у некоторых обитательниц монастыря.

Казалось бы, Магдалена должна была быть зажатой, робкой и стеснительной в такой миг, представ перед канатоходцем в качестве доступного объекта для обозрения. Но ничего подобного она не испытывала — ни стыда, ни смущения, ни тем более страха перед неизведанным.

Развязывая ленточки нижней юбки, она благосклонно поглядывала на Рудольфо, словно сластолюбивая блудница в бане.