Филипп Ванденберг - Беглая монахиня

Поперечная балка на внутренней стороне оконных проемов служила для крепежа. Под критическими взглядами Рудольфо возничие раз десять обмотали балку тросом, как змеей. А затем мастер завязал его сам, расположив пять петель одну за другой и пропустив через них конец. При этом он шепотом произносил какие-то непонятные слова. И хотя кучера уже сотню раз присутствовали при этой процедуре, ни один из них не мог бы повторить священнодействие канатоходца. То же самое, впрочем, относилось и к развязыванию узлов, что Рудольфо удавалось одним-единственным движением.

Вопреки устоявшейся традиции и по настоятельному требованию Георга Трухзеса фон Вальдбурга Великий Рудольфо решил взойти на соборную башню не в сумерках с двумя горящими фонарями в руках, а при дневном свете, что для него было сравнительно легким заданием. Суть же просьбы заключалась в том, чтобы выманить горожан вместе с детьми и домочадцами из их домов.

После того как подготовительные работы были завершены, Рудольфо отправился в лагерь и заперся в своем фургоне. Для артистов это был сигнал, означавший: не беспокоить канатоходца до его выступления.

Они давно уже перестали гадать, что происходит в синекрасном вагончике за пару часов до каждого выступления. Какие только дичайшие домыслы ни возникали — самыми безобидными из них были истовые молитвы за удачный исход или крепкий сон. С течением времени все привыкли к церемонии и из уважения не тревожили мастера. Никто не осмеливался задавать вопросы. И поэтому, когда Магдалена яростно забарабанила в дверь вагончика Рудольфо, она столкнулась с всеобщим непониманием и злыми взглядами. Ей очень хотелось объяснить ему, что горожане не хотят смотреть на артистов по совсем простым причинам. Жонглер-итальянец Бенжамино прытко подскочил к ней и потребовал, чтобы она оставила свою затею. Великому Рудольфо перед спектаклем нужен полный покой. Публика непременно набежит, когда он вступит на канат.

В крайнем возбуждении подбежал знахарь, в одной руке он держал керамический горшок, в другой льняной мешочек с неизвестным содержимым, к животу была пристегнута кожаная сума.

— Через час все начнется, — упрекнул он ее, — а ты еще не надела маскарадный костюм. Пошли скорей!

Магдалена скрепя сердце поплелась вслед за Горбом, как все называли лекаря из-за его скрюченной спины. Рассказ молодого Рименшнайдера о событиях в стране рассеял ее сомнения по поводу того, присоединяться к бродячей труппе или нет. У нее просто не было другого выбора. Ей придется наступить на горло собственной песне и сыграть в представлении роль заживо погребенной. Итак, она предоставила знахарю свободу действий, хотя он был крайне неприятен ей как человек.

В своем вагончике он заставил Магдалену снять чепчик и сесть перед осколком стекла шириной в две ладони и высотой в три. Осколок был выкрашен с задней стороны черной краской, чтобы отразить физиономию того, кто в него смотрелся. Затем он велел ей закрыть глаза. Рассказывая, как он намазал руки Рименшнайдера обезболивающей мазью, а потом привязал к деревянной рейке в надежде, что сломанные кости правильно срастутся, он начал втирать ей в кожу головы, лоб и щеки, шею и плечи клейкую молочную массу. Потом осторожно вынул из льняного мешочка пригоршню белого, не так уж противно пахнущего порошка и растер его двумя руками на ее голове, после чего над ней поднялся столб пыли, как от деревенской дороги после двухмесячного летнего зноя, постепенно осевший на липкой коже.

— Не переживай, — заметил Горб, прежде чем Магдалена открыла глаза, — весь маскарад легко смывается обычной водой.

Застыв от ужаса, она смотрела на монстра в зеркальном осколке. Это было противоестественное существо, не иначе только что восставшее из гроба. Вскрикнув, она замолкла, разглядывая собственный обезображенный портрет. Как бы желая удостовериться, что она еще жива, Магдалена медленно опустила веки и с той же осторожностью открыла глаза. Потом, не двигая головой, так же медленно повела зрачками слева направо и обратно.

— Белый саван! — воскликнул знахарь, вернув Магдалену к действительности. — Тебе еще надо надеть белый саван.

Таинственная тишина, окутавшая город с самого прибытия циркачей, вдруг была нарушена отдаленным звоном литавр и трубным гулом. Шум доносился от моста через Майн, где четверо лакеев в сопровождении воинов, вооруженных алебардами, и важных сановников несли на носилках облаченного в пурпур его преосвященство, милостивого государя епископа Конрада. Дородный милостивый государь благосклонно приветствовал тех немногих прохожих, которых выгнало на улицу любопытство, и благословлял их рукой в перчатке с кичливо красующимся рубиновым перстнем.