Филипп Ванденберг - Беглая монахиня

По обыкновению возничие начали сооружать бастион из фургонов и повозок, за которыми располагались животные. Команды, разносившиеся по пустынной площади, производили странное, почти жуткое впечатление.

Где же были горожане? Почему прятались в своих домах? Где бы раньше ни выступали артисты, Великий Рудольфо притягивал людские массы. Люди боготворили его, как святого, который странствовал по свету, творя чудеса, а иные даже падали ниц перед ним, принимая канатоходца, облаченного в белый шелк, за Мессию.

В такие дни людей нередко охватывал массовый психоз, который выражался по-разному: в ожидании конца света одни верующие продавали за бесценок все свое земное имущество; другие, став последователями флагеллантов, бичевали себя на площадях и улицах, пока их тела не превращались в кровавое месиво; третьи толкли в ступках мнимые реликвии каких-нибудь святых и смешивали с освященной водой, чтобы потом с помощью этой кашицы обрести здоровье или, в лучшем случае, вечное блаженство. Некоторых одолевала страсть к пляскам, и они у всех на глазах порхали и извивались, пока в полном изнеможении или даже замертво не падали оземь.

То, что горожане пренебрегали собственным городом, избегали улиц и площадей, повергло циркачей, всего навидавшихся на своем веку, в полное замешательство.

Магдалене поручили принести воды из городского колодца, и она отправилась в путь с двумя большими глиняными кувшинами. Уже издалека она увидела двух склонившихся над колодцем мужчин, которые, казалось, собирались попить воды. Однако подойдя ближе, она поняла, что тот, что помоложе, обмывал старшему лицо и руки.

Поставив кувшины на ступеньках, ведущих к колодцу, Магдалена дружелюбно поздоровалась. Однако ни тот ни другой не удостоили ее даже взглядом. И лишь когда она приблизилась и разглядела страшные раны на лице пожилого мужчины, молодой, явно тяготившийся встречей, буркнул:

— Ты, видно, не местная?

— Нет, — ответила Магдалена и робко добавила, словно извиняясь: — Я из труппы циркачей, нас в ваш город пригласил Трухзес фон Вальдбург.

Молодой смачно сплюнул на мостовую и воскликнул:

— Крестьянский палач! Величайший изверг из тех, кто ходит по нашей земле! Сначала перебил горожан и крестьян, а потом пригнал на нашу голову шутов, чтобы мы еще над этим посмеялись. Убирайтесь подобру-поздорову, пока мы не обернули против вас остатки нашего оружия.

— Не кипятись, сынок, — пробормотал старик, не поднимая глаз. — Циркачи поддерживают скорее нас, чем князей и попов.

Магдалена кивнула, не найдя ничего лучшего в этой ситуации. Помедлив, она спросила:

— Кто это вас так отделал?

Старик замотал головой, не желая отвечать. Однако парень пояснил:

— Заплечных дел мастера нашего благородного господина епископа Конрада и главнокомандующего его императорского величества. — Он поднял голову и посмотрел в сторону крепости Мариенберг, резиденции вюрцбургского епископа. И добавил: — При этом отец больше сделал для епископа, чем все каноники, благочинные и аббаты его епископства, вместе взятые. Люди издалека приезжают, чтобы насладиться его искусством.

— Его искусством?

— Это мой отец, Тильман Рименшнайдер, а я его сын Йорг.

— Знаменитый Тильман Рименшнайдер?

— Знаменитый! — Старик горько рассмеялся. — Что пользы от всей твоей славы, если заказчикам не нравится твое лицо? Или еще хуже: если ты говоришь не те слова не тем людям! Тогда вся твоя знаменитость не стоит ломаного гроша.

Тильман говорил, гневно сверкая глазами, а затем спокойно поднял руки, и Магдалена увидела перебитые кисти, свисавшие, словно мокрые тряпки.

Оцепенев, она бросила вопрошающий взгляд на юношу.

Тот подошел к ней поближе, словно не желая, чтобы отец слышал его, и тихонько сказал:

— Подручные епископа пытали его наверху, в крепости, они перебили ему обе кисти. Как видишь, довели свою работу до конца. Сегодня утром гонец принес мне оттуда весть, что я могу его забрать.

Магдалена закрыла правой рукой рот, подавив вскрик.

— К тем телесным страданиям, которые он испытал, — продолжил Йорг Рименшнайдер, — прибавляется сознание, что он никогда больше не сможет заниматься своим искусством. Боюсь, это разобьет ему сердце.

Медленно, с искаженным от боли лицом старик опустил руки и вновь повернулся к колодцу. Это стоило ему больших усилий, ибо палачи не пощадили и его ноги: каждый шаг давался ему с огромным трудом. Постанывая, он нагнулся над краем восьмигранного колодца и погрузил руки в прохладную воду.