Той осенью и зимой у Вероники Сазерленд было много свободного времени, у меня тоже не имелось никаких особых обязательств, и мы часто встречались, проводя вместе целые часы день за днем: пили чай, гуляли, обедали, играли (нам было немногим больше двадцати, и игры еще не потеряли для нас своей прелести), смеялись (о, как много мы смеялись!) и разговаривали (о, сколько мы говорили!).
Однако мы никогда не обсуждали темы, касающиеся любви; только жизни — и жизни разума. Мы беседовали о живописи, драматургии и науке (интерес Вероники к медицине оказался подлинным); о Шотландии (которую она презирала); об Италии (которую любила: Вероника мечтала отправиться в Венецию); о Конане Дойле (которым она восхищалась); и конечно же об Оскаре (ее завораживала страсть, с которой Оскар продолжал искать убийцу Билли Вуда). Вероника редко упоминала Фрейзера; а я никогда не рассказывал про Кейтлин и Марту — или свой развод. (Фокстон, адвокат моей жены, с которой мы теперь жили раздельно, продолжал бомбардировать меня письмами; однако, я выкинул мысль о его существовании из головы, а письма отправлял в огонь.)
Во время нашей первой встречи, когда мы пили чай с пирожными в отеле «Кадоган», Вероника рассказала мне историю своей жизни. Она была единственной дочерью пожилых родителей. По ее собственному признанию, она росла капризным и непослушным ребенком, не уважала взрослых и стремилась все сделать по-своему. Мистер и миссис Сазерленд в равной степени любили Господа и Данди [49] Четвертый по величине город в Шотландии.
, поэтому, когда Веронике исполнился двадцать один год, и она объявила родителям, что намерена оставить их, чтобы изучать хирургию в Эдинбурге, в семье Сазерлендов зазвучали рыдания и даже скрежет зубовный. Ее мать обещала умереть от стыда; отец угрожал лишить дочь средств к существованию. (Мистер Сазерленд составил неплохое состояние на импорте джутовых тканей.)
Однако им удалось достигнуть компромисса. Ни Эдинбургский университет, ни «Королевский госпиталь» не приняли Веронику в качестве студента, но кузен ее отца, женатый протестантский пастор, имевший связи в университете, согласился, чтобы Вероника жила с ним и его семьей в течение года и под его руководством прошла курс подготовительных лекций. Так она и поступила; именно в том году, который она провела в Эдинбурге, Вероника познакомилась с Эйданом Фрейзером. Очень скоро после этого они обручились. Ее семья пришла в восторг. Состояние Феттесов было значительным; более того, в Данди к ним относились с большим уважением. Когда Фрейзер перебрался в Лондон, чтобы служить в столичной полиции, Веронике позволили последовать за ним. Фрейзер поселился в доме на Лоуэр-Слоун-стрит, а Вероника — в меблированных комнатах на Бедфор-Сквер вместе со своей овдовевшей тетушкой.
Я редко видел Веронику по вечерам (она не менее четырех раз в неделю обедала со своей тетушкой) и почти никогда на выходных (в эти дни она встречалась с Фрейзером), но в течение недели, с понедельника по пятницу, пока Фрейзер исполнял свои обязанности в Скотланд-Ярде, а я был свободен, как и положено писателям и поэтам, мы с Вероникой почти каждый день проводили некоторое время вместе. Она с особенным удовольствием посещала студии модных художников, а благодаря тому, что все они знали Оскара, либо лично, либо по его книгам, нас там с радостью принимали. К тому же Вероника была настолько очаровательна и полна жизни — именно в этом и состоял секрет ее обаяния, — что нас встречали очень тепло и почти всегда приглашали приходить снова.
По пятницам мы часто делили ленч с сэром Джоном Миллесом, достойным и добрым человеком, недавно перешагнувшим шестидесятилетний рубеж, прекрасным художником (на мой взгляд, выдающимся), который пользовался известностью, как один из основателей «Братства прерафаэлитов», хотя в те времена молодые критики (и большинство друзей Оскара) всячески поносили его за то, что «он продал свой гений за груду соверенов», став придворным портретистом для высшего британского общества. Оскара приглашали на эти пятницы, но он редко радовал нас своим присутствием.
— Мне нужно побывать еще в огромном количестве моргов, Роберт, — объяснял он, — и писать роман. Я не нашел тело Билли Вуда и не закончил «Портрет Дориана Грея». И, хотя я восхищаюсь сэром Джоном, сказать того же о его поваре я не могу. Несомненно, треска прекрасная рыба, когда она плавает в море, но если вы предлагаете мне есть ее…
Читать дальше