Владимир Бобренев - Без срока давности

— А что, разве при расстреле требуется их присутствие?

— Порядок такой установлен. Когда расстреливают больших чинов: бывших наркомов, маршалов и генералов всевозможных, прочих деятелей большой государственной важности, все должно производиться в присутствии самых высоких представителей НКВД и Прокуратуры СССР.

— Понял.

— Ну так вот, представляешь картину: Рогинский смотрит в упор на своего бывшего начальника так испуганно. Глаз не может оторвать. Он ведь прежде к нему в кабинет без позволения какой-то секретарши-замухрышки носа не смел просунуть. Заискивал, прогибался, щелкал каблуками. И вдруг ему надо засвидетельствовать факт смерти Акулова… На мужика жалко было смотреть. Что ни говори, а при убийстве присутствовать не каждый может.

— Зрелище действительно жуткое, — поежился Григорий Моисеевич. — Не позавидуешь.

— Ну тебе-то, допустим, все равно этим предстоит заниматься в самой скорости. Но об этом потом. Слушай дальше. Привели, значит, этого Акулова. Вид у бывшего прокурора жалкий. Сам понимаешь — остриженный наголо, бледный от долгого пребывания в тюрьме, сгорбившийся, сломленный. Небритый, в грязной, затасканной одежонке, башмаки дырявые. Приличную-то одежду с него другие заключенные стащили. Зачем она ему — какая разница, в чем будут расстреливать. Все равно потом свалят нескольких мертвецов в одну кучу и отвезут в Бутово.

— Зачем туда?

— А там их хоронят. Предают, так сказать, земле. Правда, без гробов. Это для них ненужные излишества.

Могилевский внимал рассказчику, широко разинув рот. Ведь еще месяц назад все эти страшные тайны были ему неведомы. А теперь он слушает их не просто как посторонний, а как свой — один из приближенных к этому, прежде чуждому ему, особому кругу людей. Блохин поднял свой стаканчик, они чокнулись, выпили, закусили вкусно пахнущими укропом и чесноком солеными грибками.

Блохин расстегнул верхнюю пуговицу на гимнастерке, расслабленно отвалился на спинку стула.

— Так вот, — продолжал он свой жуткий рассказ, — стоит, значит, этот бывший Прокурор Союза ССР Акулов в дырявых, стоптанных башмаках перед благоухающими «Шипром» пижонами в наутюженных, новеньких мундирах и блестящих черным глянцем хромовых сапогах. Оба брезгливо морщатся от одного неопрятного вида и тухлого запаха. Тот, само собой, человек неглупый, все соображает: сейчас при них его расстреливать будут — раньше ведь сам посылал подчиненных на такие мероприятия. Да и лично присутствовал не единожды, как-никак до того, как стать Прокурором СССР, был первым замом начальника ОГПУ и ему при расстрелах больших чинов полагалось по должности присутствовать.

Комендант вытащил пачку «Казбека», поковырял спичкой в зубах, выплюнул на пол крошку, закурил.

— И вдруг представляешь, этот Акулов разом преобразился. Спину распрямил, голову задрал, словно петух, глаза заблестели. Как напустился он на Рогинского. Ты, говорит, ведь мой бывший помощник, как никто другой, точно знаешь, что я не враг, не изменник, не заговорщик, не террорист. Меня сломали. Били, издевались, унижали. Помимо воли заставили оклеветать и себя и других товарищей. Выбивали показания! Так орет этот Акулов, аж пеной исходит.

— И что же тот?

— Кто?

— Ну его бывший помощник в начищенных сапогах.

— А, Рогинский. Этот вдруг как закричит на Акулова: вы преступник, враг народа! Вы приговорены советским военным трибуналом к высшей мере наказания… Тут Фриновский спохватился, решил прекратить препирательства. Дал знак рукой. Акулова стали оттаскивать в сторону. Он упирается и кричит: «Прочь, я старый большевик. Да здравствует Сталин!» Ну шагах в двух от них его тут же уложили одним выстрелом в голову. Повалился на опилки.

— Какие опилки?

— В расстрельном подвале пол всегда опилками посыпают. Чтобы кровь не растекалась. Очень, знаешь, удобно. Как только убитого унесут, окровавленное пятно мои бойцы собирают в ведро, а это место сразу же посыпают свежими опилками. Очередной осужденный приходит на чистое место. Порядок должен быть везде.

— Ясно, — зябко поежившись, задумчиво произнес Могилевский.

— Ну так вот, упал этот Акулов спиной на опилки. Кровь фонтаном, а широко раскрытые глаза неподвижно уставились прямо на этих двоих «свидетелей». Фриновский с Рогинским так вот сразу с лица спали, мгновенно побледнели, того и гляди, следом за ним рухнут на пол, словно в них стреляли. Ишь ты, думаю, вида и запаха крови не переносят, чистоплюи. Ну, подошел наш тюремный врач-эксперт Семеновский — тебе, кстати, с ним еще придется иметь дело. Деловито нагнулся, внимательно посмотрел в зрачки расстрелянного, пощупал запястье — нет ли пульса. Все, говорит, готов. Можно подписывать акт об исполнении смертного приговора.