Владимир Бобренев - Без срока давности

— Пропасть — это неточная аллегория, — холодно, менторским тоном поправил ученого Могилевский. — Мы с каждым годом живем все лучше и лучше, уважаемый профессор. И сам товарищ Сталин сказал: «Жить стало лучше, жить стало веселей». Ну скажите откровенно, разве вы, Артемий Петрович, плохо живете?

Сергеев молчал, поджав губы.

— Мне хотелось вот что еще спросить: не могли бы вы помогать нам в качестве консультанта? — все еще надеясь склонить ученого на свою сторону, спросил Григорий Моисеевич.

— Думаю, что нет. В такого рода делах я не помощник, — немного помолчав, ответил профессор. — Я себя в последнее время неважно чувствую. Видно, пора умирать…

— Ну что вы, профессор! — с жаром возразил Могилевский. — Я очень на вас рассчитывал. Думал, что мы с вами развернем в лаборатории такие дела! Перед нами открываются такие перспективы, что дух захватывает!

Артемий Петрович с удивлением и грустью посмотрел на Гришу, точно видел его впервые. Он сидел молча и глядел куда-то в сторону. Могилевский съел кусок торта, выпил чай и шампанское.

— Извините, я должен пойти к жене. Она больна. — Профессор поднялся.

— Но ведь вы говорили, что это не так, — удивленно воскликнул Могилевский. — Впрочем, да-да. Я вас понимаю.

Григорий Моисеевич заторопился и двинулся в прихожую. Он уже досадовал, что пришел сюда. Такой вечер испортил…

Сергеев его не задерживал. Прощаясь, Артемий Петрович неожиданно тронул Могилевского за плечо.

— Я вам никогда не говорил, но сейчас скажу. Мне ведь дважды предлагали возглавить эту вашу спецлабораторию. Еще Ягода приглашал, потом при Ежове на Лубянку вызывали, уговаривали. Но я всегда отказывался. Советы давал, а чтобы руководить… — Профессор недоговорил. — Подумайте хорошенько, голубчик, на что вы решились. Подумайте.

Простились они холодно, точно хозяин за что-то обиделся на Григория Моисеевича.

«Старик со странностями, — шагая домой, размышлял Могилевский. — Арестовали родственников, вот он и обиделся на всю советскую власть. А если брат его жены и в самом деле преступник? В старости все со странностями».

На другой день в Кучино Григорий Моисеевич приехал с утра. Старый подмосковный парк с вековыми корабельными соснами и уютными старинными особняками, в которых когда-то веселилось московское дворянство и купечество, был занесен снегом. Теперь на этой территории обосновались советские чекисты.

В первую субботу после празднования второй годовщины сталинской Конституции в просторном обеденном зале пансионата НКВД народу собралось достаточно много. Некоторые сотрудники приехали с женами и детьми, что в последнее время случалось нечасто. Мужчины вели себя сдержанно — катившаяся по аппарату Наркомата внутренних дел волна арестов уже сказывалась и на настроении чекистов.

Шумно и раскрепощенно вела себя лишь небольшая компания молодых людей и женщин. Они громко разговаривали, смеялись и пили шампанское.

— Новые бериевские назначенцы, — произнес кто-то за спиной Могилевского. — Дождались своего часа.

Григорий Моисеевич хотел оглянуться, чтобы увидеть того смельчака, который произнес эту язвительную реплику, но выстрелила пробка из шампанского, и он невольно вздрогнул, побоявшись встретиться с ним взглядом. Он ведь тоже из новых назначенцев, а значит, это и про него. Ведь тогда на реплику придется что-то ответить.

Глядя на чинно прохаживающихся супругов, Могилевский пожалел, что приехал без жены. Тогда бы не пришлось общаться с незнакомыми ему людьми. Кто его знает, поговоришь с человеком, а завтра объявят, что он враг народа. Но что делать — не с кем было оставить ребенка, а ехать с грудным младенцем — лишняя головная боль. Тем более что он собирался посоветоваться с Блохиным по поводу будущей реорганизации лаборатории. Но того пока среди присутствующих не было.

Гостей пригласили за столы. Григорий Моисеевич сел за свободный крайний столик. Но не успел он взяться за вилку, как появился комендант.

— А я как раз тебя везде разыскиваю, — обрадованно протянув руку Могилевскому, заговорил Блохин и оглядел публику за соседними столами: — Что-то мне здесь не слишком нравится. Народ разношерстный. Все слишком сосредоточенные, настороженные, скучные. Будто следят друг за другом. Пойдем-ка отсюда, Григорий, в мой кабинет. Согреемся для начала вдали от посторонних глаз. А они пускай здесь забавляются. Вот ведь до чего дожили. Даже свои друг друга бояться стали.