Владимир Бобренев - Без срока давности

— Сейчас же вызову наряд, и тебя арестуют, — бросил Могилевский Хилову.

Тот заворочался и с трудом сел на пол, прислонившись к стене.

— Это не в ваших интересах. Если меня арестуют, я расскажу всю правду.

— Какую, к черту, правду? О том, что ты несколько лет воровал наркотики?

— Правду о том, что ваши доклады об успехах по «проблеме откровенности» — заведомая чушь. Что вы не имели ни малейшего представления как о воздействии психотропных препаратов, так и о причинах болезненных осложнений, наступавших после экспериментов, а в отчетах выдавали желаемое за действительное. Вам ведь за это давали ордена. Представляете, какой разразится скандал?

— Вон! — вне себя от злости заорал Могилевский. — И чтобы духа твоего здесь больше не было!

— Не советую поднимать шума, — спокойным голосом пресек его Хилов, который уже окончательно пришел в себя, и, постанывая, поднялся на ноги. — Я тяжело болен. Жить мне осталось совсем немного, независимо от того, будут у меня наркотики или нет.

— Уходи, мерзавец, и не попадайся больше мне на глаза. Никогда! Понял? Пиши рапорт об увольнении.

— Не шумите, начальник, — попытался снять на прощанье напряжение Хилов. — Остальные испытания токсинов у вас проходили блестяще. Ни один отравитель в мире не имел таких возможностей по разработке и испытанию ядов. Вы достигли в своем ремесле выдающихся результатов. В этом вам нет и никогда не будет равных. Вы злой гений. Вас уже никто не превзойдет, потому что человечество больше никому и никогда не позволит травить людей в таких масштабах. Прощайте…

Низко опустив голову, Хилов медленно вышел. Могилевского продолжало трясти от нервного возбуждения. Он негодовал: Ефим Хилов, ассистент, которого он опекал все эти годы, приблизил к себе, давал всяческие поблажки, позволял командовать даже другими сотрудниками, пожалуй, единственный человек, которому безоговорочно доверял из всего состава лаборатории, оказывается, нагло обманывал его, а теперь еще осмелился и шантажировать, угрожать разоблачением. Верно говорят: не делай людям добра — не получишь худа.

Хилов после той разборки в течение нескольких последующих дней продолжал приходить в лабораторию, но старался не встречаться с начальником, который почти никогда не появлялся в общем кабинете, где работало около десятка его подчиненных. И каждый вечер после работы ходил по аптекам в поисках возбуждающих лекарственных медикаментов. Если не удавалось достать таблетки, содержащие хоть сколько-нибудь возбуждающие наркотические соединения, принимал успокоительные или снотворные средства.

По ночам его уже давно преследовали кошмары. Но теперь к ним прибавились еще и галлюцинации. Дня через два после случившегося в кабинете Могилевского он проснулся в холодном поту от какого-то тихого стука в окно.

— Женя? — вскрикнул он, различив снаружи очертания какой-то человеческой фигуры. — Женечка?

Ефим вскочил, распахнул штору и резко прижался к стеклу, едва не выбив его головой. Он широко раскрыл глаза и остолбенел: из темноты прямо перед ним маячило мертвенно-бледное лицо жены. На ее красивой шее явственно просматривалась тугая петля, а конец грубой веревки болтался внизу. Хилов с силой ударил кулаком по стеклу, поранив руку. Из пореза потекла кровь. За звоном разлетавшихся стекол ему почудились детские крики и тихий женский стон. Зубы его застучали от страха. Ефим схватил с кровати подушку и закрыл ею разбитый проем. Но силуэты призраков продолжали плясать и скалиться, корча ему страшные рожи. Потянув на себя одеяло, он пододвинул к подоконнику табуретку, а затем нацепил его на забитые сверху гвозди и задернул штору. Крики и стоны стихли.

Хилов пришел в себя. Он включил свет. Порезанную кисть руки обмотал полотенцем. Потом, накрывшись шинелью, забился в угол кровати и, прижавшись к стене, так и просидел до утра на корточках, не сомкнув глаз.

На следующую ночь он лег спать не раздеваясь, с включенной лампочкой. Но едва заснул, как вскоре снова был разбужен непонятным царапаньем и визгом. Как и в прошлую ночь, его затрясло от страха. Схватив в охапку одежду, Хилов босиком бросился из комнаты на улицу. В черноте ночи ему снова стал мерещиться мертвенно-бледный силуэт жены, который все время маячил впереди, увлекая его за собой куда-то вперед. А сзади, подгоняя его, плясали и визжали все те же вчерашние призраки.

— Иди ко мне, — шептала вкрадчивым голосом жена. — Иди к мне, не бойся, нам будет так хорошо, как никогда прежде…