Владимир Бобренев - Без срока давности

При разбирательстве вскрылись и нездоровые взаимоотношения между сотрудниками лаборатории. Атмосфера в коллективе была нервная, гнетущая. Зная о неприязни Абакумова к начальнику, большинство «лаборантов» стремились откреститься как от Могилевского, так и от всех прочих обвинений в причастности к темным делам лаборатории. Многие сотрудники изображали из себя случайно оказавшихся здесь людей, испытывающих мучительное чувство личной вины за причастность к уничтожению заключенных. Если кто действительно страдал, так это Ефим Хилов. После того как у него отобрали ключи, Ефим с каждым днем менялся буквально на глазах. Стал угрюмым, озлобленным, на реплики коллег отвечал грубостью.

На девятый день после смерти Щигалева ассистент заявился в кабинет начальника лаборатории. Могилевский поднял на него глаза и вздрогнул. Таким Хилова он никогда не видел: заросшее рыжей щетиной зеленушного цвета лицо, замусоленная рубашка, замызганные, помятые штаны и облепленные кусками засохшей грязи ботинки.

— Хилов? Что с тобой? Не узнаю…

— Товарищ полковник, дайте на минуточку ключ от «аптеки».

— Зачем он тебе?

— Меня всего ломает, колотит. Ночами преследуют кошмары и какие-то призраки. Дайте ключ. Сделаю укол или приму пару таблеток…

— Да ты законченный наркоман! — в ужасе воскликнул Могилевский, сообразив наконец, в чем дело.

— Да, да. Я колюсь. И давно. Спасите, дайте ключ…

— Теперь я понимаю, — продолжал распаляться начальник, — почему в лаборатории возникла недостача возбуждающих препаратов.

— Простите меня. Дайте ключ или принесите чего-нибудь…

— Да тебе не ключ, а наручники надо. Пойдешь под суд!

— Не надо под суд. Мне недолго осталось жить. Я все равно скоро умру. Я тяжело болен. Сделайте инъекцию, я вам все расскажу.

— Подожди здесь.

Могилевский решил: толку от человека в таком состоянии все равно не добьешься. Нужно сначала привести его в нормальное состояние, а уж потом решать, что с ним делать. Он вышел и через минуту вернулся со шприцем.

— Куда тебе, — спросил Григорий Моисеевич, подходя к Хилову.

Тот, не стесняясь, спустил штаны, подставляя начальнику свою худую голую задницу. Начальник лаборатории сделал инъекцию.

— А теперь рассказывай все по порядку. Давно пристрастился?

— Давно. От этого у меня и жена ушла. Она первая обо всем догадалась.

— И всегда брал наркотики в лаборатории?

— Всегда. Все, что списывали на лечение заключенных, на естественные и сверхнормативные потери при изготовлении препаратов, я использовал для себя. Без этого уже не мог участвовать в экспериментах.

— В каких экспериментах?

— У нас это только испытания ядов на людях.

— Но в них не применялись наркотики.

— По «проблеме откровенности» применялись. Для восстановления состояния «пациентов» перед возвращением их в тюрьму. Вместо психотропных препаратов и наркотиков, служивших противоядиями, я им после экспериментов вкалывал дистиллированную воду. А наркотики и возбудительные препараты использовал для себя, — пробормотал, приходя в себя, Хилов. На его губах даже выступила слабая улыбка.

От последних слов ассистента профессор пришел в ужас. Вот почему у подвергнутых опытам подследственных после возвращения в тюремную камеру наступали тяжелейшие осложнения, некоторые становились инвалидами и даже умирали. Ведь именно из-за этих осложнений Абакумов наложил запрет на работы по этой проблеме. То, чего в течение стольких лет добивался Могилевский, на что делал ставку в своей карьере, примитивно загубил этот наркоман, который, совершая самое настоящее должностное преступление, самовольно менял состав и дозу успокоительного восстановительного препарата. Сколько бессонных ночей пережил Григорий Моисеевич, ломая голову над неудачами, пытаясь понять, где кроется ошибка и почему, несмотря на применение стимуляторов, после экспериментов гибнут люди. А оказалось все просто — этот ублюдок ради своего кайфа воровал медикаменты!

— Негодяй! — пошипел Могилевский. — Я тебя сгною в лагерях или сделаю так, что тебя пристрелят как паршивую собаку, как вредителя, а твое поганое тело выбросят на свалку, чтобы сожрали голодные псы. Тебя будут судить, скотина!

Он набросился на Хилова с кулаками, свалил на пол и стал пинать ногами, обутыми в тяжелые сапоги, пинал до тех пор, пока сам не выбился из сил. Отошел от неподвижного тела, лежащего на полу, сел на стул. Потом достал из шкафа бутылку со спиртом, налил себе лафитничек, опрокинул его залпом и запил водой прямо из графина.