Лев Портной - Копенгагенский разгром

— Николь! Что ты встала столбом!

Послышались быстрые и четкие шаги, и из боковой комнаты вышла женщина лет двадцати пяти, не меньше. Ее черные волосы были уложены в прическу, — уверен, на укладку она потратила целое утро. Она сбросила легкую шубку на руки лакею и подтолкнула девушку, побуждая ее к действию, насчет которого, очевидно, распорядилась ранее.

— Николь! Шевелись! Шевелись давай! — повторила дама.

Девушка опустила голову и быстро прошла в глубину дома. Я слегка посторонился, и синее платье из тарлатана мимолетно коснулось моей руки. Ее госпожа заметила меня и, выдав лучезарную улыбку, воскликнула:

— Ах, простите! Я не видела вас! Эти слуги бывают такими несносными! Вы, должно быть, граф Воленс?

Не успел я поправить ее, как из-за спины раздался ироничный голос Новосильцева:

— Воленс-Ноленс!

— А я виконтесса Элен де Понсе, — щебетала дама. — Граф Саймон сказал, что вы отвезете меня в Россию. Это очень мило с вашей стороны!

Она подала мне руку, я коснулся губами ее запястья. Дама пошла вперед, увлекая меня за собою.

— Здравствуйте, мистер Николя, — поприветствовала она Новосильцева.

— Доброе утро, мисс Элен, — ответствовал он и, повернувшись ко мне, спросил: — Что-то случилось? Вы как-то странно выглядите?

— Нет-нет, ничего, — поспешно ответил я.

А виконтесса де Понсе смерила меня торжествующим взглядом. Похоже, эта напыщенная гусыня решила, что я сражен ее чарами!

Она расположилась в кресле, откуда-то явился черный кот, которого накануне едва не пришиб мосье Каню. Животное потерлось мордой о ноги виконтессы, и она взяла его на руки.

— Нуар, Нуар, — проворковала виконтесса и, взглянув на меня, спросила: — Скажите, граф, в чем заключается ваша миссия?

— Я должен предотвратить войну, — сказал я с некоторым сарказмом.

— Да? — Виконтесса несколько растерялась. — А как вам погода?

— Погода? — переспросил я и, бросив взгляд на Новосильцева, ответил: — В России удушливая, а здесь отвратительная.

— Знаете, граф, — доверительным тоном произнесла виконтесса, — в Англии на вопросы о погоде принято отвечать «fine, very fine».

— Благодарю за подсказку, — промолвил я, — но, полагаю, вам нужнее изучить российские обычаи, чем мне английские.

— Я слышала, что с вашим другом случилось несчастье, — неожиданно серьезным тоном сказала мадемуазель де Понсе.

— Его убили, — ответил я.

На лице виконтессы де Понсе ни единый мускул не дрогнул. Впрочем, чего я ждал от женщины, родителей которой гильотинировали.

— Не могу простить себя, — добавил я. — Это была моя вина.

— Ваша?! — изумилась она.

— Именно. — Я кивнул. — На подъезде к Лондону на нас напали грабители. Я настоял на том, чтобы дать им отпор. Одному из них я прострелил руку.

Виконтесса посмотрела на меня с изумлением и даже отчасти с возмущением, словно полагала, что такой человек, как я, никак не мог сразиться с разбойниками, и теперь обманываю ее. Я и сам удивился тому, что присвоил заслугу Феклистова. И зачем? Какое мне дело до этой напыщенной виконтессы? Для чего вдруг понадобилось предстать в ее глазах героем? И отчего после того, как преувеличил свою роль, сомнение, выказанное виконтессой, еще больше задело мое самолюбие?

Николай Николаевич затеял дискуссию о преимуществах английской политической системы. Я откликался невпопад, а виконтесса Элен де Понсе оказалась собеседницей скучной, поскольку ее ответы диктовались не собственным мнением, а лондонским этикетом, содержавшим только одно выражение — «very fine». Ну, или просто «fine» — на случай полного несогласия с собеседником.

Каждый раз, выдавая это «very fine», мадемуазель де Понсе бросала на меня взгляд, полный уверенности, что я давно околдован ее чарами и только отсутствие достойного воспитания мешает мне проявить свои чувства.

А мои мысли занимала Николь. Хотелось одного — немедленно бросить все и уехать с нею на какой-нибудь необитаемый остров или еще куда-нибудь, где не будет ни английских, ни любых других правил приличия, мешавших нашему счастью. Я решил, что одеть в драгоценные платья бывшую служанку куда романтичнее, чем обнищавшую виконтессу. Да и непохоже, чтобы эта виконтесса чересчур обнищала. Кроме того, я полагал, что состряпать дворянский титул для Николь не составит большого труда. Французская революция пустила по миру целую армию осиротевших графинь, чьи фамильные реликвии сожжены. Почему бы Николь не оказаться одной из них? И кстати, нужно еще поинтересоваться у Семена Романовича, достоверно ли он знает, что Элен де Понсе — виконтесса, а не дочь лавочника?