Александр Арсаньев - Казна Наполеона

Я велел кучеру трогать, экипаж покатил по мостовой, и я приказал возничему остановиться, только когда мы подъехали к кондитерской, где я приобрел самую дорогую бомбоньерку шоколадных конфет для кузины Божены и выбрал любимые Мирины пирожные.

Карета свернула к особняку Зизевской, я не стал заходить к Божене, а передал конфеты через привратника и только потом поехал домой готовиться к своему визиту в итальянскую оперу.

Мира была в восторге от пирожных, словно ребенок.

— Как ваши успехи? — осведомилась она.

Я ответил, что могли быть и лучше.

Индианка сделалась вдруг серьезной и задумчиво произнесла:

— Я за вас очень беспокоюсь.

— В который раз ты мне сообщаешь об этом? — спросил я ее. К подобным выссказываниям моей подруги я, пожалуй, успел привыкнуть.

— Я раскладывала карты, — объяснила она. — И мне не нравится, что на них выпадает.

— Мне не впервой обманывать судьбу, — заявил я хвастливо и сам испугался того, что сказал. Все-таки я всегда оставался суеверным.

— Вашими бы устами… — ответила Мира.

— А где же Лунев? — вдруг вспомнил я о друге.

— Уехал домой, посчитав, что вам полегчало, — заулыбалась Мира. — По-моему, он вас ревнует к вашим делам, -заключила она.

— Не было ли вестей от Кинрю? — спросил я с надеждой в голосе.

Мира меня разочаровала, ответив, что не было.

Несколько мгновений спустя, комердинер доложил, что явился Сергей Арсеньевич Рябинин.

— Этому-то что от меня понадобилось? — искренне удивился я, напрочь позабыв о тех нежных чувствах, которые он питал к моей индианке.

— От меня, а не от вас, — объяснила Мира.

Я хлопнул себя по лбу:

— Ну, конечно же, amour!

— Вот именно! — согласилась Мира, приказав лакею:

— Просите!

Я и не знал, что их отношения продолжают развиваться.

Серж ворвался в гостиную, как ураган. Лицо его сияло все той же ослепительной белозубой улыбкой, аксельбанты сверкали, шпоры бренчали.

— Позвольте ручку поцеловать, — обратился он к улыбающейся Мире, наскоро поздоровавшись со мною.

— Отчего же не позволить? — соблаговолила она.

— Наш договор остается в силе? — обратился к ней Рябинин.

Я перевел изумленный взгляд на Миру, неужели она снизошла-таки до этого щеголя. — Так мы едем кататься на Дворцовую набережную?

— После небольшого сеанса гадания, — ответила индианка. Я чувствовал, что ее кабаллистика еще более интригует и завлекает несчастного Рябинина. Гадать она, разумеется, собиралась мне!

Мира разложила на столе колоду карт Таро, которую египтятне почитали за одно из своих древнейших изобретений, но индианка упорно настаивала на том, что это именно выходцы с ее родины привезли магические знаки в страну пирамид и фараонов.

Она потушила все светильники, достала из шифоньерки две толстых черных свечи, вручила их Сергею Арсеньевичу, который завороженно наблюдал за гадалкой, взяла со стола колоду и вслед за свечами передала ему карты. Затем индианка накрыла стол покрывалом из черного бархата и поставила на него подсвечники. Потом она определила в них свечи, зажгла их и снова положила колоду на стол. Бархат таинственно поблескивал в мерцании колеблющегося пламени. Невольно мне эта сцена напомнила одно из орденских таинств. В воздухе как-то сразу запахло сандаловым маслом, Мира заранее натирала им свечи.

Я ее действий не одобрял, ворожба всегда представлялась мне процессом интимным, и Мира, на мой взгляд, в данный момент просто красовалась перед поклонником, поддавшись обычному женскому тщеславию. Однако я ошибался, кажется, она занялась гаданьем всерьез.

Индианка перетасовала колоду, позволила снять мне ее левой рукой и положила карты на стол. Она обняла ладонями голову в изумрудном тюрбане из кисеи поверх длинных распущенных волос и закрыла глаза, раскачиваясь из стороны в сторону и нашептывая какие-то непонятные мне слова, видимо на древнем языке, мне показалось, что на маратхи.

Мира вся просто лучилась загадачностью восточных магов, Рябинин не сводил с нее жаркого, влюбленного взгляда.

Не открывая глаз, Мира разложила карты на бархате рубашками вверх в виде пятиконечной звкзды. Еще одну карту индианка положила на середину. Потом она приподняла тяжелые веки и сказала по-русски:

— Я вижу будущее, но не могу его открыть.

Сергей Арсеньевич внимал ей, затаив дыхание и не смея шелохнуться. Для него все это действо было пока вновинку. Несмотря на то, что мне к таким сеансам уже удалось привыкнуть, я тоже сосредоточенно слушал Миру, смуглая кожа которой при свечах выглядела неестественно бледной.