Жан-Пьер Оль - Господин Дик, или Десятая книга

Дверь из задней комнаты в магазин всегда была открыта, и, не отрываясь от игры, я слышал все те пошлые любезности, которые так щедро расточал отец («Мадам, я категорически отказываюсь продавать вам этот фасон! В таком возрасте, с таким силуэтом вам нужно что-то более… живое, более плутовское, если вы позволите мне это выражение…»), и все любезности почти неизменно следовавших далее семейных сцен.

— Увы, дорогая, я… это сильнее меня… Это — ну, как… труба, вот! Труба, которая меня зовет…

— Труба? — уточняла мать своим высоким визгливым голосом.

— Да, ну ты понимаешь, что я хочу сказать… что-то такое, что тебя несет против воли… чему ты не можешь противиться!

И в подтверждение этого специфического аргумента он начинал «махать крыльями», как птенчик, подхваченный ветром; зрелище тем более забавное, что у «птенчика», весившего больше восьмидесяти килограммов, были лапы борца и воловий загривок.

Иногда маме случалось всплакнуть, но, в сущности, эти сцены не были драматичными. Я помню только одну яростную ссору совсем по другому поводу, которого я, кстати, тогда совершенно не понял. Это происходило вечером; было довольно поздно, но я еще не спал. Мы все уже легли, я — в своей маленькой комнатке, они — у себя; нас разделяла лишь тонкая перегородка.

— Робер, ты соображаешь или нет, он же ее никогда не видел!

— И тем лучше! А самое лучшее — чтоб он о ней никогда и не слышал!

— Но это же чудовищно!

— Это она — чудовище!

— Господи, да вся деревня ее обожает!

— Да? А ты сходи на кладбище и спроси своего отца, как он ее обожал! Она его поджаривала на медленном огне!

— Ну да, это правда, что она иногда бывала с ним немножко… капризна… но это из-за ее ноги!

— Ее нога! Ха-ха! Я сейчас лопну со смеху! — Отец почти кричал. — Да она прекрасно ходит, эта ее нога! Подозреваю, что она регулярно закапывает туда какую-нибудь дрянь, чтобы поддерживать воспаление и сидеть у всех в печенках!

Потом я заснул, и мне приснилась огромная нога, разгуливавшая по комнате.

Из того, что продавалось в нашем магазине, больше всего я любил белье марки «Близко к сердцу». Крепкие, идеальные параллелепипеды этих коробок приводили меня в восторг. Они прекрасно укладывались друг на друга, образуя сплошную непробиваемую крепостную стену для моих солдат. Это была старая почтенная торговая марка, репутация которой зиждилась более на качестве материи и тщательности пошива, чем на смелости экспериментов; это белье подходило женщинам зрелым и благопристойным. Если бы мы продавали только такие вещи, можно было бы держать крупное пари на то, что мой отец вообще никогда не покидал бы своего любимого столика в кафе «Разрядка», и я, возможно, никогда не прочитал бы Диккенса.

Но наступает день, когда то, что было «близко к сердцу», становится «совсем близко». Лифчики теперь облегают, трусики суживаются, появляются пояса с подвязками, производят фурор кружева; коричневый цвет и пристойный беж уступают место вызывающему белому и похотливому черному. Симпатичные маленькие картонки заменяются бесформенными пакетиками, среди которых грустно бродят мои драгуны, уланы и зуавы, обдумывая планы дезертирства. Наконец, старинный, представитель фирмы месье Гражан со своей непременной щеточкой, прогорклым запахом и мятым прорезиненным плащом уступает место мясистому созданию, известному мне под именем «мадемуазель Корали» — никогда не слышал, чтобы ее называли как-то иначе.

Мадемуазель Корали носила очень короткие юбки и очень длинные ресницы, ее отличали низкая острота зрения — кокетливо подправленная незаметными линзами — и высокие каблуки. При любых обстоятельствах на ее лице сохранялась пренебрежительная и вызывающая гримаска а-ля Линда Дарнель, что не позволяло мадемуазель Корали произносить какие-либо иные гласные, кроме «о» и «у». Воспринимал ли я, несмотря на мой юный возраст, те чувственные обещания, которые с какой-то пассивной алчностью подчеркивались кармином «совсем близко к губам»? Во всяком случае, я подстерегал каждый ее визит и однажды дошел даже до того, что скромно встал у двери.

— Добруй дунь, модом Домоль, у вос всо хорошо?

Моя мать еще не успела ответить, а в переулке уже послышались торопливые шаги. Красный, с трудом переводя дух, отец появился в магазине под улюлюканье своих партнеров по белоту, столпившихся у витрины кафе «Разрядка».

— Не беспокойтесь, Катрин, я займусь.

— Мусьо Домоль!