Александр Бушков - Ковбой

Бестужев действовал быстро и четко, все было обговорено заранее, еще на закате он предупредил свою гвардию, что нынче с наступлением темноты следует не смыкать глаз и уж тем более, боже упаси, не увлекаться спиртным – а следует, собравшись в номере у кого-нибудь, быть готовыми к любым неожиданностям. Вполне возможно, он встревожился понапрасну, но, если ничего не произойдет, ложную тревогу, как это сплошь и рядом случается, следует по примеру хватких командиров счесть за учения…

Он вернулся в гостиницу, обойдя ее кругом, тихонько поднялся на второй этаж и распахнул дверь одиннадцатого номера. Там горела на столе неяркая лампа, в полуоткрытое окно уплывал папиросный дым, все его воинство, рассевшись на чем придется, прилежно бодрствовало. Потянув носом застоявшийся воздух, Бестужев убедился, что некоторое количество спиртного в его отсутствие все же было употреблено – но в небольшом количестве, так что можно и притвориться, будто ничего не заметил. Хорошему солдату водочный порцион не повредит, он от чарки только справнее становится…

Диспозиция была намечена и обсуждена заранее, так что Бестужеву оставалось лишь отдать парочку кратких команд. Подхватив дубинки, на ходу доставая из карманов кастеты, его бравы ребятушки тихонечко двинулись к выходу – и, выйдя из гостиницы, рассыпались в разные стороны.

Сам Бестужев укрылся в дальнем углу веранды, в совершеннейшей темноте. Откуда прекрасно был виден расположенный неподалеку бывший каретный сарай, приспособленный сейчас под хранилище габаритного багажа постояльцев. Именно там и держали киноаппарат, коробки с отснятой и чистой пока что пленкой, а также прочие громоздкие принадлежности наподобие ящиков с гримом, сценическими костюмами и прочим необходимым. На ночь кладовая запиралась на замок – но в наше время найдется масса предприимчивых людей, для которых замки являются вовсе уж шутейным препятствием…

Часовой, здоровенный немец Готлиб, был на посту – и свое присутствие демонстрировал, обормот, чересчур уж явственно: Бестужев увидел во мраке, меж стеной гостиницы и вторым сараем, малиново рдевший огонек папироски. Беда с этими штатскими, они и представления не имеют, сколь жутким прегрешением для часового становится курение на посту…

Нашарив под ногами деревяшку Бестужев запустил ее в темноту примерившись так, чтобы не угодить разгильдяю по лбу, тихонько, но явственно прошипело сквозь зубы ругательство, коему научился еще в Левенбурге. Огонек, на миг разбрызнувшись искрами, торопливо погас – сообразил, дубина стоеросовая, что некому тут быть, кроме придирчивого начальства…

Опустив руку, он коснулся торчавшей из открытой ковбойской кобуры рукоятки револьвера. Револьвер был заряжен бутафорскими холостыми патронами, производившими оглушительный грохот и дававшими изрядное количество дыма, но не способными принести никакого урона. Он и тем двум из своих орлов, у кого имелись револьверы, настрого велел зарядить их бутафорией, и лично за этим проследил, выполнен ли приказ. Ни к чему устраивать тут смертоубийство, чтобы потом объясняться с полицией – Голдман заверяет, что подобные нападения происходят без огнестрельного оружия и вовсе не ставят целью попотчевать кого-то пулей. А значит, целью будут не люди, а аппараты, пленка и прочие причиндалы, без которых киноэкспедиция как без рук – а если вспомнить про отснятые фильмы, представляющие собой не малый капиталец, залог будущего процветания кинофабрики «Голдман и Мейер»…

Он замер, прислушался. Никакого сомнения, поблизости раздавались осторожные шаги людей, стремившихся остаться незамеченными – ничего общего с громкой уверенной (или неуверенной по причине спиртного) поступью припозднившихся горожан, которым нет смысла таиться у себя дома…

Справа, на фоне звездного неба, в пустом пространстве меж гостиничными постройками и соседним домом, показались черные силуэты. Один в котелке, один в шляпе (не широкополой, обычной городской), двое в нахлобученных на нос кепи. Сзади маячил еще и пятый, двигавшийся гораздо суетливее, даже опасливее. Теперь и последние сомнения рассеялись – Фалмор, чернильная душа, шкура продажная…

Семенивший замыкающим бухгалтер ухватил за рукав шагавшего перед ним здоровяка, зашептал что-то. Они перебросились несколькими словами, но Бестужев ничего не понял. Впрочем, достаточно было интонации – которая и здесь немногим отличается от европейской. Есть уверенность, что Фалмор, откровенно робея, пытается отвертеться от дальнейшего участия в ночном налете, бормоча что-то вроде того, что свою часть уговора он выполнил (обычно такие слабые душонки нечто в этом роде и ноют). Здоровяк отвечал уверенно, с явной насмешкой. В конце концов бухгалтер с видимым облегчением затрусил назад, скрылся за углом, явно намереваясь вернуться к себе в номер и притвориться, будто он тут ни при чем. Четверо, чуть постояв и не усмотрев, не услышав ничего подозрительного в окружающей ночной тиши, направились к кладовой.