Эллис Питерс - Прокаженный из приюта Святого Жиля

— Ты хороший друг, и я этого не забуду. Но побереги себя: хватит того, что один из нас впутался в эту историю. Слушай меня! — Схватив Симона за руку, он с серьезным видом встряхнул его. — Ежели дело примет дурной оборот, если меня выследят и поймают, ты ничего обо мне не знал, я действовал в одиночку. Отрекись от меня, я от всей души даю на это добро. Коли будут говорить, мол, пропало мясо или что-нибудь еще, скажу, что украл я, и ты не перечь. Обещай мне! Мне было бы невыносимо подставить тебя под удар.

— Тебя не поймают, — твердо сказал Симон.

— Да, но все-таки обещай!

— Ладно, успокойся, раз уж ты так настроен, я предоставлю в худшем случае тебе выпутываться самому. Или по меньшей мере буду стараться вызволить тебя из беды окольными путями. Я такой же, как все: мне тоже не хочется, чтоб моя шкура пострадала. И я о ней хорошо позабочусь — не одним способом, так другим. Пошли же! Надо спешить, пока все спокойно и меня еще не хватились.

Обратный путь был короче: им удалось пройти напрямик к задней стене усадьбы, оставаясь все время в укрытии. Раз-другой шедший впереди Симон начинал тихо посвистывать, и Йоселин скрывался в кустах. Но тревога тут же рассеивалась: выяснялось, что посторонние звуки издавали то взлетевшая птица, то дикий зверек, крадущийся по сухому валежнику. Калитка в стене оказалась приоткрытой — в точности так, как Симон ее оставил. Он сперва осторожно отворил ее и огляделся вокруг, а затем уж подозвал друга. Йоселин с благодарностью юркнул во двор усадьбы и тут же услышал, как за его спиной заперлась калитка. Рядом, у самой стены, стоял низенький деревянный сарай для корма скоту, в нем пахло сеном, тонкая пыль, взлетевшая у них из-под ног, щекотала ноздри и ела глаза.

— Сюда никто не придет, — негромко произнес Симон, — В надворной конюшне сена запасено вдоволь. А лежать здесь очень уютно. Не ходи далеко и веди себя тихо. На сегодняшний вечер мы с дядей приглашены на ужин к аббату, но я сумею прежде принести тебе поесть и попить. Здесь, на сене, ты чудно обсохнешь.

— Да тут просто дворец, — от всего сердца сказал Йоселин, с теплотой и признательностью сжимая руку друга. — Нет, я никогда не забуду твоей помощи. Как бы теперь ни повернулось дело, мне, благодарение Богу, известно: есть человек, не поверивший, что я вор, есть друг, на которого я могу положиться. Но помни: если все обернется бедой, лучше мне потонуть одному, чем утащить тебя за собой в эту навозную жижу.

— Давай о благополучии Симона предоставим заботиться тому, кто искренне любит его, — с самонадеянной ухмылкой заявил молодой человек. — Береги свою шкуру, а за свою я ручаюсь. Ну, теперь я пойду. А то дядя разорется, если я не помогу ему одеться к вечерне. Будь его воля, ноги бы его там не было. Но такова плата за ужин с аббатом!

Брат Кадфаэль действительно увидел их на вечерне. Юон де Домвиль оделся к аббатскому столу с мрачной пышностью — в черное и густо-малиновое. Каноник Эудо был аскетически сдержан и невозмутим. Он чем-то напоминал приора Роберта, правда сильно помолодевшего. В свое время и тот выглядел так же — словно готовился приобщиться чуть ли не к лику святых, а сам все время держал нос по ветру, чтобы не упустить свой шанс добиться успеха в миру. Гостей сопровождал молодой дворянин Симон Агилон. У него были вьющиеся волосы, телосложение атлета, а события дня придали его смуглому и открытому лицу на редкость серьезное выражение.

Пикары тоже явились, однако, как отметил про себя Кадфаэль, без невесты и престарелой служанки. Травнику дважды удавалось мельком увидеть Ивету ближе к вечеру, но вновь в окружении обычной стражи. Она оставалась такой же спокойной, и сосредоточенное лицо ее, хоть и бледное, выражало гордость и уверенность в себе. Легкая улыбка готова была заиграть у нее на губах, как только на нее взглянут. Кадфаэль с недоумением подумал, что лишь в тот раз, когда с ней беседовал настоятель, девушку оставили совершенно одну, без надзора, дав ей возможность высказать, не стесняясь, все, что у нее на душе. И, сделав это, она разрушила все ожидания монаха. Тут уж ничего не поделаешь. Ивета поверила в непорядочность Йоселина Люси и лишила его своего расположения с решительностью, для которой у нее, казалось, никак не могло быть опыта. Она примирилась с грядущей свадьбой и твердо настроилась пройти через сие испытание. Вероятно, это вызвано горечью отрезвления от куда более сладких грез, вызвавших по пробуждении одно разочарование.