Андрей Баранов - Павел и Авель

– Высочайшее повеление прислать в Санкт-Петербург арестанта Василия Васильева… Это тот блаженный что ли? И кому это он там понадобился… – задумчиво бурчал комендант.

– Он самый, господин полковник. Велено доставить немедля.

– Забирайте, кому он нужен тут… это не политический бунтовщик, а пациент желтого дома, коего по хорошему надлежит держать связанным и кормить бертолетовой солью. Впрочем, юродивые монахи все таковы, болтают что ни попадя. Содержим мы его по всемилостивейшему повелению покойной матушки-императрицы яко богохульника и оскорбителя высочайшей власти, под крепчайшим караулом так, чтобы он ни с кем не сообщался, ни разговоров никаких не имел; на пищу же производим ему по десяти копеек в каждый день. Хотя за дерзновение и буйственность, по государственным законам, заслуживает смертную казнь… Однако кажется, тут есть и еще распоряжение: «С прочих же, на ком есть оковы, оные снять»? Как же это можно – снять оковы? Что это за узники без оков? Как же они будут ходить?

– Не могу знать, господин комендант, но такова монаршия воля.

– Да… воля… нам надлежит исполнять ее, а не обсуждать… Видно стар я уже для новых веяний! – проворчал полковник Колюбякин с видимой обидой.

– Никак нет, прочитайте до конца письмо генерал-прокурора – за усердие и порядочное исправление должности вы, господин комендант, пожалованы в бригадиры! – граф решил подсластить пилюлю. Лицо коменданта прояснилось. Морозявкин, оставленный у дверей, подслушивал изо всех сил, так что его длинное ухо расплющилось о дубовые дверные доски.

– Служу царю и отечеству… Даст Бог, еще послужим. Эй, господа офицеры – Чердынцев, Финкелецкий, кто еще тут… препроводить арестанта Васильева из казармы нумер 22 к воротам и дать конвой!

Через четверть часа в тюремном дворе граф Г., девица Лесистратова и студиоз Морозявкин встретили основное лицо своей тайной экспедиции для Тайной экспедиции. Под этим лицом подразумевался бывший крестьянин Василий Васильев, он же монах Адам, впоследствии ставший Авелем, но уже тогда почитавшийся за известного провидца или же за опасного безумца. Монах был мрачен, бородат и сутул. Он беспокойно озирался вокруг и все время что-то бормотал, прикрывая рукой щербатый рот.

– А, вспомнили, значит обо мне? Вспомнили, сукины дети? Говорил я – попомните вы еще Ваську Васильева, отольются вам мои страдания! Небось как государыня-то Екатерина помре, так и спохватилися? Знаю, помре волию божией в свой день и час… все знаю! Зачем-то я снадобился?!

– Не разговаривать! Молчать, сукин кот! В карету его, быстро!

Пророка, демонстративно звенящего тяжелыми кандалами, так и не снятыми с него для пущей сохранности, засунули в мрачную темно-коричневую повозку с глухими зарешеченными окошечками. Конвой из прапорщиков и унтер-офицеров поскакали по бокам, а бойкая троица охотников за предсказаниями уселась рядом с монахом. Находиться в обществе бывшего коновала было нелегко – видимо личная гигиена в казематах еще не поднялась на угодный императору Павлу высокий европейский уровень. Всю дорогу до столицы монах говорил, не переставая – девица Лесистратова только успевала записывать в изящный блокнот его сбивчивые речи.

– Всю жизнь мою страдал за слово божие и за правду! Пиши, девка, пиши, смотри не сбейся…

– Не собьюсь! – заверила его Лизонька. – Ты только сказывай…

– За правду! Принял я постриг на Валааме, скитался в страшной пустоши… был мне глас божий, и на небо меня возносили аки апостола Павла… Меня, грешного – и на небо! Две книги там видел, все в них открыто аки в святцах… А здесь в каземат заточили! Сукины дети, свиньи бескорытные… Настоятель Бабаевского монастыря меня за записи мои тайные к епископу отвел… А епископ Костромской и Галицкий преосвященный Павел по лбу мне посохом бил и бранные слова всякие лаял, чуть до смерти не убил… Черные попы, хотели чтоб забыл я реченное мне Господом, да где там! Владимирский и Костромской генерал-губернатор генерал-поручик Заборовский, пес подзаборный, по морде дал и в острог посадил… А оттуда в Петербурх поволокли, в Тайную вашу экспедицию, будь она трижды неладна! Там Сашка Макаров, пустая башка, строчил с меня листы допросные, да я все ему рассказал, без утайки…А граф Самойлов, генерал от прокуроров ваших постылых, по лицу меня бил перстами с перстнями, кровь текла из меня аки из борова зарезанного… Вот что я потерпел за слово божие!

– А что ж было там, в сих тетрадях? – Лизонька была настойчива. Граф Г., которому князь Куракин дал проглядеть только кусочек заветных тетрадок, оставив, правда, в полное его распоряжение допросные листы арестанта, тоже не прочь был узнать о судьбах империи поподробнее. Морозявкин, которому впервые довелось соприкоснуться с живым пророком и прорицателем, также сгорал от любопытства. Однако оному не суждено было получить полного удовлетворения.