Кристоф Доннер - Король без завтрашнего дня

— Это моя любимая сцена, — сказал Анри, массируя пальцы на ногах Доры. — Все родители делают это со своими детьми, но никто об этом не говорит. И в кино это никогда не показывают. Но ведь это прекрасно — и так естественно! Если у меня будет ребенок, я буду это делать обязательно. Я не смогу от этого удержаться.

Генрих IV никогда особо не стеснялся со своими детьми — он укладывал их голыми с собой в постель. Эроар, личный врач будущего Людовика XIII, писал в дневнике: «Они болтают, возятся, целуются и доставляют большое удовольствие королю», а также отмечал по поводу своего подопечного, что ребенок «хохочет во все горло, когда кто-то из сестер теребит его воробушка».

Этого «воробушка» сейчас даже не во всяком словаре отыщешь. Кажется, это слово вообще больше никто не использует.

«В четверг 26 сентября 1602 года, проснувшись в восемь с половиной утра, дофин был весел и оживлен и играл со своим воробушком».

А в записи за следующий понедельник говорится, что в двенадцать с половиной утра прибыл барон де Прюнэ в сопровождении «маленькой дамуазель», которой дофин тут же с гордостью продемонстрировал своего воробушка, «и даже опрокинулся на спину, чтобы та могла лучше его увидеть».

Не проходило и недели, чтобы будущий король не впадал в приступы ярости: он кричал, что приказывает посадить всех воров в «тюйму», повесить всех врагов королевства, высечь тех или этих, и успокаивался, лишь когда отец осыпал поцелуями его лицо, руки, даже «воробушка».

Когда дофин пукал, то говорил: «Мой зад тоже высказался». Однажды в воскресенье, проснувшись в восемь утра, он позвал мадам Бетузэ: «Зезе! Посмотри-ка, мой воробушек, как подъемный мост, то поднимается, то опускается!»

Все могут представить эту картину: Генрих IV в парадном костюме стоит на четвереньках, а дети ползают вокруг отца или забираются ему на спину. Но на самом деле такие сцены происходили в кровати, и все участники были голыми. Историки, авторы современных учебников, это знают — они читали дневник Эроара, изданный в карманном формате в 1868 году Фирменом Дидо, но они бесстыдно лгут нам, и легко догадаться почему. Будут ли упрекать кинорежиссеров за некоторые исторические вольности, в частности, по отношению к Людовику XVI? Серьезные историки говорят, что нельзя судить историю с точки зрения современной морали. Но для чего служит мораль, как не для того, чтобы судить — и осуждать — те преступления, что остаются безнаказанными: войны, массовые уничтожения, любые несправедливости? Мораль постоянно меняется, и мы вынуждены беспрестанно переделывать историю. Переписывать ее. Историки прошлого века сочли, что поведение Генриха IV со своими детьми аморально, они не стали писать об этом в своих учебниках. И нынешние историки, увидев, как Людовик XVI лижет пухлые ягодицы своего сына, словно шарики ванильного мороженого, от ужаса вскарабкались бы на деревья.

Очевидно, самая большая сложность — найти младенца, родители которого согласились бы, чтобы актер, играющий Людовика XVI, лизал его ягодицы. Что касается сцены в Сан-Бартелеми, тут проблем не будет — наоборот, очень интересно смотреть, как твоего мальчишку выбрасывают из окна горящего дома. Но о том, чтобы показать на экране «воробушка», не может быть и речи. Поэтому нам надо поторопиться, чтобы сделать собственного ребенка, — заключил Анри, не переставая массировать Доре ноги.

Он продолжал эту беспорядочную болтовню, и вдруг ему пришла в голову идея смены кадров: Мария-Антуанетта и Ферзен в одной постели с ребенком, все трое играют, возятся под простынями — очаровательные волнообразные движения ткани, как в фильмах Антониони — мягкий свет, плавные жесты — и незаметный переход: вроде бы те же самые простыни, но оказывается, что это погребальный саван мадам Эбер.

Жак-Рене прибыл слишком поздно: его мать умерла ночью. Он стоял перед ее телом, окруженным свечами. Ее руки были скрещены на груди. Он не мог поверить, что ее больше нет.

Затем вернулся к сестрам, Одиллии и Алисе, сидевшим в гостиной в компании кузена Этьена. Они пили портвейн маленькими глотками из маленьких стаканов.

Эбер сел. Одиллия налила ему вина, и он за один раз осушил стакан. Она налила еще.

Алиса протянула брату кошелек, в котором было пятьсот ливров.

Они продают дом. Это мать так решила.

Одиллия выходит замуж, подумать только, за Этьена! Они будут жить в замке Буасси и заполнят его детьми, если Бог того захочет — а Он конечно же захочет. Алиса поедет с ними.