Франческо Фьоретти - Тайная книга Данте

Антония села за стол, держа в руках письмо Джованни. Она вытерла слезы.

«Нет, отец ничего не предвидел, — подумала она. — Просто он родился и прожил жизнь в эпоху расцвета, — по крайней мере, тогда так казалось». В городах жить было проще, и уровень жизни постепенно повышался, несмотря на постоянные войны; это был период процветания и благосостояния. Он часто рассказывал ей, как хорошо жилось во Флоренции, когда люди смогли воспользоваться первыми плодами богатства, но еще не забыли простоты прежнего образа жизни, они много работали, преисполненные надежд и оптимизма. Потом все резко изменилось: люди стали мелочны и жестоки. Данте очень остро ощущал эти перемены, все это ему совсем не нравилось. Он не видел ничего хорошего в том, что люди стали так жадно стремиться к власти, к успеху, что деньги стали единственным мерилом человека. В духовной сфере творилось то же самое: монашеские ордена стремительно деградировали, институт папства стал достоянием знатных семей, которые подкупали кардиналов перед выборами нового папы. Отец говорил ей, что это не может продолжаться вечно, он предвидел ужасные бедствия и описал их в поэме. Но никто не воспринял его всерьез. Власть имущие продолжали в том же духе, а кто разорился во время кризиса, должен был бороться за жизнь — размышлять было некогда. Кризис то надвигался, то отступал, Италия была словно бурное море: то и дело надвигался шторм. На короткое время удавалось все восстановить, найти какие-то новые способы наживы, флорентийцы спасались перепродажей золота, венецианцы — серебра. Пока все не обвалилось окончательно.

Вот как все было. Теперь все твердили о том, что Данте это предвидел. Те, кто раньше преследовал его, кто мечтал сжечь его на костре, вмиг обратились и стали заядлыми почитателями Данте. Теперь они посылали ей деньги, пытаясь приобщиться к его памяти. И даже прислали этого писателя, ценителя поэмы, который называл ее не иначе как Божественная комедия, — просто Комедия казалось ему неподобающим названием для столь великого творения. Он даже говорил, что в том, что он посвятил себя литературе, есть огромная заслуга Данте (хотя злые языки твердили, что это скорее не заслуга, а вина поэта). Его звали Джованни Боккаччо, он только что написал «Декамерон» — книгу из сотни новелл. Антония получила его сочинение, он сам прислал ей новеллы, предусмотрительно удалив те, содержание которых никак не подходило для ее духовного звания. Антония прочла: книга рассказывала о жизни простых людей, как писал сам автор, это «дела не Божии, но человеческие». По большей части новеллы рассказывали о жизни купцов, об их мелких хитростях, махинациях, неудачах; автор был благосклонен к их грехам, проявляя снисходительность к тому, в чем Данте увидел бы признаки упадка общества. Боккаччо же подавал это как мелкие прегрешения, простительные ухищрения, происходящие от нехватки ума, сводил все к игре слов и случая. Его герои отлично смотрелись бы в дантовском аду, как тот мошенник, что обманул священника во время исповеди, в результате чего прослыл святым, — для него нашлось бы место среди обманщиков, так же как и для того монаха, что продавал фальшивые реликвии, нанизывая слова, словно бусины четок. Но Боккаччо писал их так, что читатель невольно испытывал симпатию к героям, восхищаясь их изворотливостью и смекалкой. Например, молодой торговец лошадьми, разбогатевший на осквернении могилы архиепископа, составил бы неплохую компанию осквернителям могил, но рассказчик отнюдь не возмущался его поведением, скорее, он словно благословлял мошенника на это дело, радуясь вместе с ним, что дела у того пошли в гору. То же касалось и женщин, которые изменяли мужьям: большинство мужей казались вполне достойными своих рогов. Антония не хотела выносить какое-либо суждение об этой книге, однако она понимала, что в ней нашли точное отражение те перемены, совершившиеся за последние годы на итальянском полуострове. Если бы кто-то прочел «Декамерон» сразу же после поэмы ее отца, такому читателю могло бы показаться, что между написанием этих произведений прошло по меньшей мере лет сто — такая глубокая пропасть разделяла эти миры.

Она думала о том, что жизнь, которую изобразил Боккаччо, не знает морали, что люди преклоняются перед удачными словами и успешными делами куда больше, чем перед законами нравственности и общим благом, что это мир, где цель оправдывает любые средства. Но если отбросить это, нужно было признаться, что книга сделана хорошо: емкая проза, написанная на флорентийском наречии, по стилю напоминала Тита Ливия. Это говорило о том, что Боккаччо умел точно изобразить мир. «В конце концов, это всего лишь литература», — подумала Антония.