Жан-Франсуа Паро - Мучная война

И он оценивающим взором окинул дорожный костюм Николя.

— Разумеется, придворный костюм, шпага и парик. Жду вас в половине четвертого.

И он исчез, оставив после себя облако пудры и аромат бергамота.

Остаток дня Николя провел у себя в комнате, пытаясь понять, почему он недоволен собой. Прежде всего он упрекал себя за то, что не предусмотрел возможности предательства шевалье де Ластира. Он полностью доверился ему и, сознавая, что его предали, стыдился собственной глупости. Охваченный тревожными предчувствиями, он вспомнил о сыне. Неожиданно пред взором его предстал несчастный взгляд Луи, бывший у него в тот день, когда он приехал на Рождество из Жюйи. И мучительный вопрос, отчего беззаботный мальчик внезапно стал похож на воплощение скорби, принялся терзать его с новой силой. Правда, вскоре сын снова повеселел, но вот надолго ли? Что же все-таки случилось? Он не понимал, а потому опасался проглядеть что-либо важное и тем самым доставить разочарование Луи. И он вновь пообещал себе более внимательно следить за жизнью мальчика в коллеже.

Словно отражение принятого обязательства, на дне души вновь зашевелились сомнения, разбуженные упадком духа. Не слишком ли мало внимания он уделял сыну, ведь все его свободное время занимала Эме д’Арране. Разумеется, его размышления не вписывались в привычные рамки принятого поведения. Он видел, что в свете с детьми обращаются либо как с игрушками, либо как с маленькими взрослыми. Родители сами поддерживали дистанцию между собой и своим потомством, и проявления чувств чаще всего являлись наигранными и неискренними. Иной пример подавали семьи из народа. Бурдо открыто являл нежные чувства по отношению ко всем своим пятерым детям, и те отвечали ему взаимностью. Даже палач Сансон не стеснялся своей любви к сыновьям и старался скрасить их вынужденное одиночество, коим они расплачивались за ремесло главы семьи.

Сердце подсказывало ему, что именно такой дорогой надобно идти, ибо даже сдержанные проявления любви каноника Ле Флока и маркиза де Ранрея, скрывавшего от него свое отцовство, он вспоминал с великой нежностью. И он, как некогда во время исповеди у иезуитов в ваннском коллеже, принялся анализировать собственное поведение. Какой предмет заслуживает страстного к себе отношения? Как можно измерить риск, когда не знаешь, в чем он состоит: в стремлении вперед, в забвении всех и вся, в бегстве в крепость из двух тел и двух опьяненных любовью душ? Какое место в этом мучительном существовании он отводит сыну? Он задумался. Неужели в его возрасте он вновь по привычке скатился к прежним бесплодным рассуждениям? Следовало признать, что предстоит побороть еще немало недостатков, прежде чем разум поможет ему усмирить страсти. Господин де Ноблекур, обладавший даром ясновидения, давно предупредил его об этом. Так может, стоит сделать глубокий вдох, избавиться от давящего на него груза, перестать предаваться бесплодным рассуждениям и положиться на собственное чутье? От этой здравой мысли ему стало легче, и, успокоившись, он занялся своим туалетом.

Расшитый серебром фрак мышиного цвета показался ему вполне уместным. Он с нежностью вспомнил о покойном короле, обожавшем этот цвет. Поцеловав эфес придворной шпаги маркиза де Ранрея, он прицепил шпагу к перевязи; образы короля и отца сливались в его памяти воедино. Надев парик, он критически оглядел себя в зеркале-псише, стоявшем у него в комнате. Ему показалось, что он похудел и помолодел. Регулярные выезды на королевскую охоту и долгие поездки в Версаль поддерживали его в форме. Любовь также заставляла его заботиться о своей внешности. Он накинул плащ.

Аббат уже ждал его; из-под его плаща выглядывала темная фиолетовая сутана из набивного шелка, делавшая его похожим на епископа. Небо вновь затянуло снежными тучами, стало совсем темно. Перед входом во дворец канцлера многочисленные лакеи с факелами освещали гостям дорогу. В залах, где толпились приглашенные, горело столько свечей, что было светло как днем. Жоржель вошел вместе с Николя; немедленно в их сторону повернулись сотни лорнетов, со всех сторон посыпались приветствия; среди гула имен он различал известные фамилии империи. Его провожатый вызывал бурю восторгов. Ловко лавируя среди толпы, он кланялся одному, отвечал другому и шутил со всеми. Его тесные отношения с австрийским двором, плод его долгого пребывания в Вене, бросались в глаза. Его манера вести себя, его остроумие и его платье свидетельствовали об устойчивой привычке льстить окружавшим его насмешливым и надменным личностям. Все вопросы вертелись вокруг принца Рогана, словно он все еще пребывал в центре общества, по-прежнему в него влюбленного. Николя подумал, что новому послу не скоро удастся истребить ностальгию по былой роскоши и изгнать воспоминания о своем предшественнике, дабы завоевать собственный авторитет.