Евгений Сухов - Царское дело

– Может, он все-таки запаниковал, – нерешительно произнес Лебедев. – Он еще очень молод… Потерял на время контроль над собой, забылся. Мать и сестры все-таки…

– Нет, – решительно произнес Трепов. – Не вяжется у вас с этим младшим Карой. Совсем не вяжется… Кстати. – Он полез в боковой карман кителя и достал серебряный портсигар: – Вот, совсем недавно приобрел. И вы не поверите: я тоже не помню, где его купил…

Впрочем, усилиями Владимира Ивановича Лебедева Александр Кара, как и Иван Гаврилов, был «оставлен в подозрении». Явных улик не имелось ни против Гаврилова, ни против Кара, и дело с формулировкой «ненахождение виновных» заглохло. Теперь найти таковых предстояло судебному следователю по наиважнейшим делам коллежскому советнику Ивану Федоровичу Воловцову. И задача эта, следует признать, была не из легких…

Чужая душа – потемки…

Смысл этой поговорки, а точнее, глубинный ее смысл Иван Федорович уяснил уже давно, как только столкнулся с людскими душами на следственном поприще. Мало того, потемки – некоторые души, с которыми приходилось иметь дело судебному следователю Воловцову, – были настоящим мраком, где таились такие чудища, что не приведи Господь.

Черными и мерзкими были души тех трех злодеев, которые ни за что ни про что убили шестилетнего мальчика Колю Лыкова, отрезав перед этим у него, еще живого, руку, ибо, по поверью, рука невинного младенца, отнятая у него еще при жизни, охраняет воров от поимки.

Черной была душа управляющего имением графа Вильегорского господина Козицкого, что порешил из-за денег главного управляющего Попова, честнейшего и порядочнейшего человека, приехавшего к нему с финансовой визитацией от графа.

Некуда было ставить клейма на душу и тело Анастасии Чубаровой, сожительницы управляющего имением Козицкого, несомненно, принимавшей участие как минимум в сокрытии трупа Попова, а может, и подбившей Козицкого на его смертоубийство с целью завладеть деньгами, собранными с имений графа Вильегорского.

Воловцову так и не удалось привязать Чубарову к делу об исчезновении главного управляющего имениями Попова, о чем судебный следователь по наиважнейшим делам сожалел и по сей день. Не хватило ему тогда улик против нее, выкрутилась, змеюка. Но что по ней плачет каторга, в этом у Ивана Федоровича не имелось никаких сомнений.

Непроходимым мраком была наполнена душа дворника Нурмухаметова, насиловавшего женщин, а затем убивавшего их и разбивавшего до неузнаваемости их лица.

А вот души Ивана Гаврилова, бывшего сидельца исправительного арестантского отделения, судебный следователь по наиважнейшим делам Воловцов понять никак не мог.

Вроде бы мужик как мужик. Смекалистый. Хозяйственный. Чувствовалась в нем такая мужицкая жилка. Домишко у него в Божениновском переулке на вид был неказистый, но во дворе кудахтали куры, гоготали гуси и хрюкал в хлеве откормленный порося.

Иван Федорович, перед тем как снять показания с Гаврилова, навел о нем справки и узнал, что дом Гаврилову достался от отца Степана Евдокимовича, приехавшего из села Зубово на заработки и едва не вышедшего в гильдейные купцы. Устроился вначале Степан Гаврилов сподручным к подрядчику по строительной части. Быстро приобрел навык и умение в работе. Верно, смекалка у Гавриловых была в роду. Подворовывал, конечно, помалу строительными материалами, а потом, окрепнув, открыл торговлишку кирпичом, тесом, строганым брусом и оконными рамами. Дело шло весьма бойко, ежели смог Степан Евдокимович вскоре прикупить усадебку в Божениновском переулке, с домишком, дворовыми постройками и садом в два десятка яблонь, урожай от которых также шел на продажу. И все бы ничего, да нашла на семью Гавриловых нежданная хворь-напасть: вначале преставилась супруга Степана Евдокимовича Аполлинария Прохоровна, еще совсем молодая женщина, иссохнув, словно щепка, а потом отдал богу душу и сам хозяин, так же истаяв, словно восковая свечечка в палящий день. Ваня, единственный сын, остался один в большом городе, в котором до него никому не было дела.

Нет, он не пропал, сдюжил, хотя лишился родителей в шестнадцатилетнюю пору, в возрасте, когда особенно остро нуждаешься в добром слове, в поддержке близких людей. Остался наедине с чуждым миром, полным соблазнов и опасностей. Сумел претерпеть беду и многочисленные горести, потихоньку свернул отцово дело, не потеряв ни гроша, но приобретя алтын, то бишь распродав оставшийся тес, брус, кирпич и прочий товар вполне прибыльно. Словом, жить было можно. Помимо прочего, двор был полон всякой живности, за которой требовался глаз и уход. Правда, гнедого конягу и телегу, на которой Степан Евдокимович самолично доставлял заказчику товар, пришлось продать (тоже не продешевив), но все остальное было сохранено и даже слегка приумножено. Более того, для надзора за хозяйством нанял Иван работницу и экономку в одном лице, без двух годов тридцатилетнюю рябую девку Груню, и по сей день пребывавшую в целомудрии, которая сохранила все его хозяйство, одинаково как и собственное девичество, покуда он отбывал срок в исправительном арестантском отделении.