Елена Ярошенко - Визит дамы в черном

Итак, у Бычкова был серьезный мотив для убийства — Маргарита узнала, что он проворовался. Вероятно, и записка с угрозами разоблачения была адресована Федулу Терентьевичу, а в карман пальто Витгерта Маргарита положила ее по ошибке.

Но могла быть и вторая записка, переданная Бычкову позже и попавшая наконец в руки адресата, и беседа с глазу на глаз.

Бычков узнал, что Маргарита способна отправить его под суд или просто опозорить на весь город. У него не выдержали нервы, и он решился на убийство. Вполне подходящая версия…

Не откладывая дела в долгий ящик, Колычев зашел к поверенному Варвары и забрал папку с документами. Старенький адвокат Сундуков радушно встретил коллегу-юриста и не хотел его отпускать без чаепития и беседы.

Дмитрию Степановичу стоило большого труда не раскрыть перед дотошным адвокатом всех карт по делу об убийстве Синельниковой.

Сундуков так и этак подъезжал к Колычеву, но хитрый следователь давал уклончивые ответы, лишая старика возможности блеснуть в обществе своей осведомленностью.

Домой Колычев вернулся поздно. Окна его дома, всегда по вечерам приветливо светившие сквозь заснеженные деревья сада, были темными, только в кухне горящая печь окрашивала окно розоватым светом.

«Неужели Петр отправился гулять? Темно, холодно, в такую пору его обычно и силком не выгонишь. Странно», — подумал Колычев, очищая подошвы от снега.

Дома действительно был только Василий, дремавший на кухне в тепле.

— А где Петр Сергеевич, Вася?

— Ушли не сказавшись. Но нарядились первостатейно.

— Что ты говоришь? И куда бы ему наряжаться… Ладно, братец, подавай обед. Раз Петр Сергеевич «ушли нарядившись», к столу его ждать не будем.

Утром Колычев решил задержаться дома и не спеша просмотреть копии документов, переданных ему присяжным поверенным Сундуковым.

Петя к завтраку не вышел. Напившись кофе, Дмитрий ушел к себе в кабинет, открыл папку с бумагами и углубился в работу.

Встретились приятели только за обедом.

— Топтыгин, ты собрался посвятить себя светской жизни? По слухам, вчера ты настоящим франтом отправился куда-то с визитом…

— Я даже догадываюсь, кто эти слухи распускает! — Петр выразительно посмотрел на Василия, разливавшего суп. — Половник не вырони, соглядатай! Смотри, я тебя к ногтю-то прижму!

— Ну за что это вы меня так, Петр Сергеевич? Я без всякой задней мысли давеча сказал Дмитрию Степановичу, что вы ушедши, и ей-Богу, обиды тут для вас нету…

Приятели захохотали.

— Ты, Петя, очень уж грозен! Совсем застращал парня.

— Его застращаешь, пожалуй. Знаешь, Митя, а сестра Витгерта — такая необыкновенная женщина…

— Господи, это ты к чему вдруг?

— Да так, просто, ты не думай…

— Да что мне думать об этом? Необыкновенная так необыкновенная. Я сейчас уйду по делам. Если что-то срочное, пошли за мной в дом, где жила покойная Синельникова.

Дом Серафимы Кузьминичны Загоруевой, тетушки Маргариты Львовны, окружал большой сад, а за садом был просторный хозяйственный двор с коровником, птичником и другими постройками.

Парадные ворота, выходившие на улицу из сада, были закрыты и занесены снегом. Пришлось обходить забор и искать второй вход с переулка. От калитки хозяйственного двора вели в разные стороны натоптанные дорожки. Видимо, жизнь тут кипела и зимой.

Почуяв чужого, из будки вылезла, гремя цепью, большая собака и залилась лаем. Тут же из дверей коровника выскочила баба в шерстяном платке, цыкнула на собаку и молча уставилась на Колычева.

— День добрый! Я — судебный следователь Колычев. Мне бы желательно с хозяйкой, с Серафимой Кузьминичной, поговорить. Доложи ей.

— Доложить-то, батюшка, доложу. Да не знаю, примут ли барыня. Они вчера племянницу похоронили, так все еще в слезах, не оправились.

— А ты, голубушка, доложи, что следователь по судебной надобности пришел, глядишь, и примет меня хозяйка.

Баба кивнула и прошла в дом, по пути объясняя что-то сама себе. Вскоре дверь открылась, и женский голос из глубины прихожей прокричал:

— Извольте пройти, господин следователь!

В доме еще не все успели убрать после вчерашних поминок. В зале стояли развернутые столы, на них стопками вымытые, но пока не спрятанные в буфет тарелки. Девочка лет пятнадцати раскладывала по кучкам столовые приборы — вилки к вилкам, ножи к ножам, мельхиор и серебро отдельно.

Вскоре к Колычеву вышла хозяйка, маленькая кругленькая женщина в трауре, с черной кружевной наколкой на седых волосах. Ее розовое лицо распухло от слез, а глаза, и так небольшие, превратились в щелки. Серафима Кузьминична постоянно подносила к ним платок и вытирала бегущие по щекам слезы.