Жан-Франсуа Паро - Версальский утопленник

За восемнадцать лет их знакомства Сартин еще никогда не говорил таких слов. А тем более с совершенно искренним видом, радостно подумал Николя. Прежде чем сесть в карету, он приказал позаботиться о его коне, уставшем не меньше, чем он сам. По дороге он задремал и, прибыв к дому д’Арране, буквально свалился на руки распахнувшего дверцу Триборта.

— Черт побери! Вот вы и стали моряком! Нет, что я говорю! Морским офицером! Так, значит, слухи нас не обманули? Там действительно состоялась настоящая баталия? И на этот раз наша взяла!

Они потихоньку вошли в спящий дом.

— Пойду поищу вам горячей воды.

— Нет! — остановил бывшего моряка Николя. — Мне велено явиться к королю в том же платье, какое сейчас на мне.

— К королю! Ах ты черт! Вот так, в пыли и крови? О, понимаю. Надо, чтобы он сам потрогал пальчиком! Что ж, уж лучше так, чем…

Триборт помог Николя добраться до его комнаты, а когда тот рухнул на кровать, стянул с него сапоги.

— Я принесу ваш плащ и сообщу о вашем прибытии мадемуазель. Не зная, куда вы пропали, она совершенно извелась. Но я-то видел, что адмирал знает, но сказать не вправе.

Николя хотел ответить, но слуга уже исчез за дверью. Засыпая, он почувствовал, как кто-то крепко прижался к нему, а на его исцарапанное лицо посыпался град поцелуев. Он робко запротестовал, ссылаясь на то, что он ужасно грязный, но вскоре перестал сопротивляться. После пережитых им ужасов, после ужасной жатвы, что собирала вокруг него смерть, после кровавого зрелища истерзанной плоти, после до сих пор не рассеявшейся трупной вони он впервые почувствовал, что снова возрождается к жизни.

Это были самые тесные и пылкие объятия, какие когда-либо соединяли их. Всю ночь он обвивал руками возлюбленную, временами прижимая ее к груди столь сильно, что она начинала стонать во сне. В семь часов Триборт бесцеремонно сдернул его с кровати. Встряхнувшись, он оделся, накинул пыльный плащ и сел в присланный Сартином экипаж.

Слух о том, что в два часа ночи приехал с новостями герцог Шартрский, уже облетела Версаль, и кучка зевак перед дворцом стремительно прирастала любопытными. Министр ждал Николя в галерее. Он только что виделся с королем в его приватных апартаментах. Довольным взглядом он на секунду задержался на запыленном костюме Николя. Придворные и те, кто получил привилегию присутствовать при сегодняшней утренней церемонии одевания, смотрели на Николя с почтительным любопытством, смешанным со страхом.

— Вы выставили меня на потеху зевакам, сударь.

— Совершенно верно, — усмехнулся министр, потирая руки, — в этом и состоит суть моего маневра. Посмотрите лучше, кто идет.

В галерею в ослепительном мундире вошел герцог Шартрский. Холодно ответив на приветствие и комплименты Сартина, он с раздражением устремил свой взор на согнувшегося в почтительном поклоне Николя. Все направились в парадную спальню. Повернувшись к кузену, король поздравил его со счастливым возвращением и с заметным нетерпением и неожиданной холодностью выслушал рассказ герцога о сражении при Уэссане. Об ошибках и нерешительности командующего арьергардом, разумеется, не было сказано ни слова.

Николя внимательно оглядывал лица толпившихся вокруг короля придворных. В стране, именуемой Версалем, все зеркала души являлись для него открытой книгой. Придворные, искренне преданные королю, ожидали, когда слово предоставят Николя, дабы в поведении своем руководствоваться его примером. Льстецы мертвенным злобным взором смотрели на комиссара, словно самое его присутствие и внешний вид оскорбляли герцога и угрожали незаконно завладеть его ожидаемым триумфом.

Король отметил, что ни та, ни другая сторона не потеряла ни единого корабля, и пожалел, что не отдали приказа начать погоню, чтобы потопить вражеские корабли, ибо если французская эскадра одержала победу, то ей следовало бы преследовать англичан до полной капитуляции. С тревогой расспросив о состоянии раненых офицеров, Его Величество поинтересовался потерями. Заметив Николя, он рукой поманил его к себе. Напомнив всем, что каждый, доблестно исполнивший свой долг, подает добрый пример, он неожиданно заявил, что не стоит обольщаться результатами битвы, завершившейся, в сущности, ничем. Пока король высказывал свои скептические соображения, герцог Шартрский всем своим видом выражал ужасное нетерпение, и стоило королю умолкнуть, как он тотчас попросил дозволения удалиться, дабы засвидетельствовать свое почтение королеве, и немедленно сие разрешение получил.