Жан-Франсуа Паро - Версальский утопленник

— Ничего не изменилось, — сдавленным голосом произнес Николя. — Я по-прежнему здесь.

Они замолчали.

— Смерть короля, — продолжил Сартин, — стала для меня концом славных дней. Мы все надеялись, что Шуазель вновь займет свое место… А колесница фортуны промчалась мимо, и я даже не попытался остановить ее. Я единственный, кто ввел короля в курс текущих дел в первые же часы после его восшествия на престол. А ради чего? Все министры видели короля во время болезни, и все боялись заразиться… Он был так юн. Я не хотел заставлять его. Казалось, он ждет всего лишь слова, но я не произнес его. Он не пожелал, а я не осмелился… Я едва не стал первым министром. И я в отчаянии, ибо Морепа навязали ему его тетки.

Мне следовало бы петь песни, как поет Ленуар… Но я, трудясь денно и нощно, мечтаю вернуть Франции ее флот.

— Кто, кроме вас, сможет справиться с сей благородной задачей?

— Вы правы, задача благородная. При условии, что тебя поддерживают, что тебе не приходится день за днем сражаться с недостатком средств, с завистью и интригами, не говоря уж о клеветниках, чьи язвительные речи постоянно долетают до моих ушей. Морепа не любит королеву, потому что королева любит Сартина. Чтобы изменить положение вещей, требуется немногое: согласиться льстить его самолюбию, выказывая привязанность, преданность и полное доверие. Единственное, чего хочет Морепа, — это подольше удержаться на своем посту; он давно бы стал на сторону королевы, если бы был уверен, что найдет в ней прочную и гарантированную опору.

— Но разве Ее Величество, нарушая этикет, не принимала за ужином графиню Морепа вместе с супругами Сартина и Амло, женами министров, которые никогда прежде не удостаивались этой чести?

— Ерунда! Это сделано, чтобы угодить королю, всегда чувствительному к почестям, оказанным его старому Ментору; последствий сей ужин не возымел. Исключительное тщеславие, коим обладает графиня, ударило ей в голову, и она не отказывалась ни от чего, что предлагала ей Ее Величество. Заставляя себя есть все, она едва не скончалась от несварения желудка! А если говорить о Шуазеле, то он, увы, теперь лишь призрак, тень самого себя. Он в немилости, влияние его равно нулю, он запутался в долгах. Версаль, устроенный им в Шантелу, открытый стол… Неккер же просто узколобый чиновник, ненавидящий меня за те суммы, которые мне удается у него выдрать. Он постоянно следит за мной, его люди только и ждут, когда я на чем-нибудь споткнусь.

— Однако стоит лишь открыть глаза…

— А кто собирается их открывать? Наладить работу администрации в наших портах, наших арсеналах, наших литейных мастерских и на наших кораблях, омолодить офицерский состав и повысить уровень его образования, преумножить и обновить наши корабли, дабы Франция наконец получила такой мощный флот, которого у нее никогда не было… сделать это не так-то просто, особенно когда каждый твой шаг наталкивается на ненависть и сопротивление. Но только обновленный флот сможет противостоять англичанам. Как видите, из-за кое-чьих честолюбивых амбиций четыре квадратных метра министерского рабочего кабинета стали для меня полем боя, где каждый день приходится выходить из траншеи и идти в атаку.

— Но ведь король вас любит. Я не раз видел тому подтверждение.

— Вы так считаете? Даже если это и так, он никогда не скажет об этом в открытую… Тем более что он умеет разговаривать только с теми, кто постоянно болтается у него в покоях, а не с теми, кто ему преданно служит.

Николя подумал, что Сартин принадлежит именно к тем, кто «постоянно болтается».

— И вы — один из них.

Вскинув голову, Сартин кулаком стукнул по стволу, которому он адресовал свою речь.

— Этот человек — сплошная загадка. Да вот, к примеру, в феврале состоялся совет, в котором приняли участие военный министр Монбаррей, губернатор Бреста Ланжерон и ваш слуга. Выходя из галереи, Ланжерон сказал Монбарею: «Вы должны научить вашего повелителя убивать людей, его предок Людовик XIV сделал из сей науки искусство». Оно и понятно, ведь король в войне ничего не смыслит. Одному Господу известно, как высоко развито у него чувство справедливости и какими, зачастую совершенно удивительными, знаниями в самых неожиданных областях он обладает, однако его робость и нерешительность сводят все на нет. Дела накапливаются, время уходит, вопросы остаются нерешенными. А промедление в делах всегда имеет негативные последствия. Когда же его начинают торопить, он молча злится и ругается про себя. Но это не зловещее ледяное молчание покойного короля, ставшее одним из рычагов управления, а смущение, замешательство, нерешительность, приставшие скорее ребенку, нежели королю. Даже старый лис Морепа, прекрасно пользующийся королевскими слабостями, иногда не выдерживает и упрекает его за столь великий недостаток. Король выслушивает мнения всех, однако не запоминает ни одного или же запоминает обрывки. Каждый тянет правительственную махину в свою сторону, а у нее уже нет ни рессор, ни тягловой силы. Внутри царит хаос, снаружи — неуверенность, а все вместе это горькие плоды разобщенности и бессилия.