Мастер Чэнь - Амалия и Золотой век

— Сейчас… — расслабленно окинул взглядом зал Эшенден. — Да вот хоть этот. Ну-ка, что скажете?

— Этот? — с веселым удивлением охотника сказал после паузы господин Верт. — А ведь вы правы. Он великолепен. А его история — ну допустим…

Филиппинский юноша с кожей шоколадного оттенка замер, чуть вытянувшись, слева от нас — там, где был бар. Собственно, я знала его, поскольку знала уже в лицо и по имени всех служащих отеля, кроме загадочной невидимой Элли. Джим — конечно, это Джим. Тот самый, который всегда во всем виноват. Который увидел Лолу и растаял.

Он скрестил руки на груди, посверкивая золотыми пуговицами на обшлагах форменной курточки. Он смотрел невидящими глазами через стекла входной двери отеля туда, где за листьями пальм, знал он, дрожало море — зыбким белым золотом под невыносимым, беспощадным солнцем полудня. Его лицо со вздернутым подбородком застыло, я видела в нем бешенство Эдди, грусть отца Артуро, гневную гордость дона Мануэля, и все сразу одновременно.

— Ну, это же так просто, — вполголоса пропел господин Верт. — Он хотел бы быть пиратом, этот ваш задумчивый юноша. И не просто пиратом. Капитаном.

— Но не в наше же время, — с легким раздражением напомнил ему Эшенден. — Давайте все-таки проявим немного реализма.

— Я сказал — он хотел бы, — упрекнул его Верт. — Хотеть и стать — не одно и то же, не правда ли? В этом-то и есть драма. В этом и есть та самая история, о которой вы…

От бара прозвенел звонок. Джим дернулся, взгляд его с трудом оторвался от незримого моря. Привычно растянув губы в улыбке и от этого сразу став другим, он бросился на звук, чуть не споткнувшись по дороге.

Мы все засмеялись одновременно. Джим успел оглянуться на наш смех и улыбнуться нам отдельно — на всякий случай.

— А знаете, дорогой мой друг, — сказал господин Эшенден, — сейчас мне кажется, что леди Амалия с ее безумным концертом была куда более права, чем можно было подумать. И если мы хоть что-то хорошее в этом мире делаем, если после нас хоть что-то останется, так это не то, что мы сейчас думаем, а вот такие — пусть абсолютно несущественные… как их назвать?.. Истории? Или…

Боже ты мой, подумала я. Как они сидят, склонив головы друг к другу, — да они же о нас полностью забыли, они говорят о чем-то настолько для них двоих важном, что все остальное…

И мне показалось, что остальное — темное дерево потолка, белокаменные арки и колонны, длинные гребешки листьев пальм, белые фигуры движущихся людей — вдруг подернулись золотистым туманом, стали ненастоящими, начали превращаться в полупрозрачную тень. Реальными оставались только вот эти двое, поглощенные разговором о чем-то не понятном мне, но очень важном для них.

Но, впрочем, еще ведь была я, и я была настоящей. Я ощущала бедром уверенное тепло ноги молчаливого Элистера, и важнее этого в мире не было ничего.

Это книга о призраках, и самый прекрасный из них — испанский город Интрамурос, сердце Манилы. Он и сегодня великолепен, стены его стоят, купола церквей высятся над ними. Но все это — лишь тень. Лишь попытка восстановить то, что восстановить нельзя.

История и американский идиотизм не дали генералу Дугласу Макартуру десяти лет для создания филиппинской армии. Японцы вторглись на Филиппины 7 декабря 1941 года (в Британскую Малайю, дом Амалии, — в тот же день). А перед этим нанесли удар по американскому флоту в Перл-Харборе (и у берегов Малайи уничтожили два единственных линкора Британской империи на Дальнем Востоке).

Так что генералу Макартуру оставалось только действовать в соответствии со все тем же, так особо и не изменившимся «планом Орандж». То есть отступать с зародышем филиппинской армии и слабыми американскими отрядами на Батаан, потом на остров Коррехидор, и все это — зная, что линкоры уже не придут.

Его армия попала в плен, а сам он за несколько недель до этого получил приказ Рузвельта — прорваться на катере через японскую блокаду. Он сделал это (вместе с Джин, их четырехлетним сыном Артуром, президентом Кесоном и другими), и этот побег остался самым грустным эпизодом его биографии.

Фразу «я вернусь» сделал исторической не Терминатор, а именно Макартур, прощаясь со своими обреченными войсками.

И — некоторым людям везет снова и снова — он вернулся в октябре 1944-го во главе десанта, командующим всеми американскими вооруженными силами на тихоокеанском театре военных действий, освободил любимые Филиппины и закончил войну в Токио правителем побежденной Японии.