Иван Любенко - Тайна персидского обоза

— Так вот, я недавно узнал, что ее обнаружили еще в двадцать восьмом году. Вдова Рахманова тогда пуговицу опознала. И еще одно. Найденный скелет принадлежит человеку совсем небольшого роста — извините за сравнение, он был с вашего помощника, Антона Филаретовича, но много стройнее. Насколько я заметил, в соляном складе вам едва удалось поднять и отодвинуть плиту. В такое отверстие мог протиснуться лишь невысокий и худой человек, чьи останки и были обнаружены у Соборной горы.

— Кто ж его закопал, сердечного?

— Я думаю, скорее всего, он находился в подземелье по собственной воле, но внезапно произошел обвал.

— Хорошо, но зачем тогда он забрался в эти адовы катакомбы?

— Этого я пока не знаю. У меня есть только предположения, а их, как вам известно, я не озвучиваю. Кстати, насколько продвинулись ваши успехи по поиску клада? Уже нашли что-нибудь?

— Да бросьте, — махнул рукой полицейский, и по его лицу пробежала едва заметная тень обиды, — это у Антона Филаретовича ненужное рвение. Ему под каждым камнем клад мерещится да ордена с чинами… А я, признаться, устал за последний год. Народец-то после беспорядков пятого года охамел: в церковь не ходят, стариков не уважают. Местная шпана совсем обнаглела, недавно один конокрад назвал себя политическим узником! Надо же! Да, сейчас всем тяжело… Вот друг-то ваш, Фаворский, совсем утомился. Смотрю как-то, а жена ему обеды прямо в жандармское отделение носит — видать, некогда сердечному даже домой наведаться! Даром что женился. Такая суета не по мне. Да и не в том я возрасте, чтобы по крышам и голубятням за ворами бегать. Мне бы с внуками карасей на Ртищевой даче удить. Об этом только и мечтаю. Но пока в отставку нельзя — выслуги не хватает, вот и тяну лямку… да-с, — горестно вздохнул Поляничко.

— Обещаю вам, что имя злодея вы узнаете первым и лично его арестуете. Но позвольте попросить вас об одном одолжении: если нельзя в данный момент освободить Аркадия Викторовича, то посодействуйте хотя бы, чтобы до суда он содержался в одиночной камере и без соседей, тем более бывших каторжан. Признаться, среди моих коллег ходят слухи о дружбе вашего помощника с самыми отпетыми головорезами Тюремного замка. Боюсь, как бы беды не случилось от излишнего служебного рвения господина Каширина.

— Не волнуйтесь, я этим займусь прямо сейчас.

— Благодарю вас, Ефим Андреевич. Позвольте откланяться. — Пожав руку сыщику, адвокат вышел на улицу.

Привычно выкидывая вперед трость, Ардашев спустился вниз по белокаменным порожкам соборной лестницы. На Николаевском проспекте гуляли парочки, бегали дети, и печально знакомая лоточница торговала сластями как раз напротив того скорбного места, где в прошлом году был задавлен рояльной струной известный на всю губернию негоциант Соломон Моисеевич Жих. Сев на новую, поставленную поодаль лавочку, Клим Пантелеевич достал монпансье, выудил понравившуюся конфетку и, отправив ее в рот, погрузился в раздумья, изредка отвечая легкими поклонами на почтительные приветствия прохожих.

Солнце закатывалось за горизонт, и наступал вечер. Но пройдет всего несколько часов, и он тоже растает, опустив за собой черный занавес ночи.

Трехъярусная звонница Варваринской церкви, точно устремленная ввысь белая птица, парила над зеленью обступивших ее со всех сторон деревьев. Отпевание Елизаветы Родионовны Загорской было назначено на три часа пополудни. Известие об этом облетело город мгновенно, и к указанному времени у храма Святой великомученицы Варвары собралась нескончаемая масса народа. Никто не ожидал, что за долгую жизнь Елизавета Родионовна помогла стольким людям. Немощные старики и молодые женщины, иноверцы в национальных одеждах и учителя местных гимназий, врачи психиатрической больницы и воспитатели сиротского приюта, представители городской управы и духовенства — все пришли почтить память благодетельницы, чье сердце билось заботой о простых горожанах.

Пройдя по каштановой аллее к церкви, Клим Пантелеевич заметил у притвора Савраскина. Чуть поодаль у ограды стояла Анна Перетягина и о чем-то разговаривала с невысоким усатым мужчиной лет тридцати пяти, в линялой рубахе и полосатых брюках, заправленных в пыльные сапоги. «Видимо, это и есть ее муж», — подумал Ардашев.

— Клим Пантелеевич, дорогой! — навстречу адвокату устремился газетчик.

Он взял присяжного поверенного за локоть и отвел в сторону, будто они встретились не на отпевании, а на журфиксе у старых знакомых.