Елена Михалкова - Тайна замка Вержи

– От дурного глаза, от худого часа, от пряденого волоса – откуда явилось, туда и провалилось!

Швырнули травинки за левое плечо и трижды сплюнули.

Николь облегченно выдохнула. Заговор был простой, но действенный. Она на себе проверяла: когда разболелась голова, сказала нужное слово, развеяла пучок травы с крыши часовни – и все прошло.

Матье вытер губы рукавом, отступил за угол башни и пропал.

Теперь оставалось исполнить вторую часть замысла.

Спрятав ценную поклажу в рукав, Николь миновала ворота башни и спустилась на нижний двор. Караульный сонно глянул на девчонку, но даже поленился качнуть головой в ответ на ее приветствие.

Нижний двор давно спал. Рабочий люд ложится рано, не то что знатные господа.

Николь любила это место. Днем здесь вечно стоял такой шум, что хоть уши затыкай: громыхали своими железяками кузнецы и оружейники, смачно переругивались забияки каменщики, надрывались псы в обеих псарнях – охотничьей и сторожевой. Лошади выбивали из булыжников звонкую дробь, мальчишки вились вокруг, точно мошкара – эй, не зевай, не то налетят озорной вопящей тучей, сдернут штаны – и прочь, хохоча во все горло, – и толстяк-управляющий щедро отвешивал им подзатыльники, костеря на все лады.

С раннего утра заводили свою скрипучую песню вороты трех колодцев, а важному стуку молота в кузне вторил размашистый «шмяк! шмяк! шмяк!»: уставшие от ноши крестьяне с размаху плюхали тяжеленные корзины с провизией на выщербленный стол под навесом. Изредка Клод-гробовщик привозил свой груз на дребезжащей телеге, стараясь успеть до того, как появятся на площади первые люди.

Стена видела жизнь и смерть, но оставалась молчаливой. Огромная, холодная, древняя, как холм, она не разговаривала даже под щедрыми потоками ливней. Вода, умеющая извлекать звук из всего, что существует, будь то листья или песок, проигрывала в схватке с ее надменной немотой. Струи дождя, расшибаясь о серые глыбы, теряли свои певучие голоса. Они бесшумно струились вниз и смиренно уходили в землю, питая подводные реки, а камни оставались – могучие, величественные в своем незыблемом молчании.

Но так было не всегда. В незапамятные времена люди, сложившие стену, оставили в ней углубления и превратили в жилища. Они ютились в них, точно ящерицы в скальных норах, и были крикливы, как сойки.

Конец их птичьему гомону настал лишь той страшной ночью, когда оборвалась жизнь Симона де Вержи. Граф Гуго, восстанавливая замок, приказал возвести для прислуги отдельные постройки.

Теперь к стене лепились ульи домов. Целая улица выросла на том месте, где когда-то было лишь месиво грязи под копытами лошадей и коров. Жилища в камне опустели, голоса ушли навсегда.

Но одна нора после долгого перерыва вновь стала обитаемой. К ней и лежал путь Николь.

Девочка обогнула последний, самый захудалый домишко, остановилась в глубокой тени каменной кладки и постучала.

Клин света распорол темноту, когда стрельчатая дверь приоткрылась.

– Входи, – сказал лекарь.

Миг – и Николь исчезла внутри.

Между главной залой и кухней сновали слуги, без конца поднося все новые и новые кушанья. Граф приказал повару порадовать гостя, и тот не подвел господина.

Фаршированные куропатки, обложенные просвечивающими до сердцевины мочеными яблоками; утки в глянцевых озерах малинового соуса; жареный олень, истекающий жиром на гигантском блюде, которое шесть человек едва доволокли до стола; розовое, как гранат, мясо вепря в сушеных сливах; лоснящиеся колбасы, источающие упоительный запах, паштеты, копченая рыба в золотистой чешуе… Главный повар замка Вержи опустошил все свои хранилища. Николь не видела прежде доброй половины тех блюд, что подавали нынче на стол в честь приезда маркиза.

Жан Лоран де Мортемар восседал на самом почетном месте. По правую руку от него улыбался граф, обнажая острые, как у хорька, белоснежные зубы. За спиной маркиза де Мортемара замер худой бородатый человек с землистым лицом, положив руку на эфес шпаги. Каждый раз при взгляде на него Николь становилось не по себе.

Маркиз де Мортемар, про которого говорили, что он почти принц, оказался больше похож на мясника: жирный, как отъевшийся на желудях боров, с заплывшими глазами и широким приплюснутым носом. Хороши были только густые рыжие кудри с отливом в благородное золото.

Трудно было бы найти людей, менее схожих друг с другом, чем гость и хозяин. Гуго де Вержи, тонкий, как хлыст, ловко орудовал вилкой, расправляясь с утиной грудкой. Маркиз ел как простолюдин: без церемоний схватив баранью ногу, впивался в нее кривыми желтыми зубами, отдирал кусок и небрежно утирал рукавом стекающий по подбородку жир.