Нэнси Бильо - Чаша и крест

Все в доме трепетали перед герцогом и неукоснительно выполняли его указания. За исключением разве что единственного члена семейства Говардов, графа Суррея, старшего сына и наследника Норфолка, которому уже исполнился двадцать один год. Граф Суррей все эти правила игнорировал.

На четвертый день моего пребывания здесь он вдруг неожиданно появился за обедом вместе со своей женой Франсис. Как и Катрин Говард, он узнал меня не сразу, только когда ему подсказали, что мы познакомились в прошлом году на маскараде. Но сейчас ему было не до веселья. Молодого Суррея очень беспокоило то, что происходило при дворе.

— Против Кортни и всех остальных нет никаких улик, ничего, что свидетельствовало бы об их измене, — заявил он. — Они могут сколько угодно сидеть в Тауэре, но король не позволит Кромвелю казнить этих честных и порядочных людей, если у него против них совсем ничего нет.

О, как мне хотелось расспросить Суррея, узнать, как там мои друзья, каково им приходится в заключении. Но Элизабет, понимая, что у меня на уме, предостерегающе покачала головой.

Суррей вскочил на ноги и швырнул в камин стеклянный кубок. Тот разлетелся вдребезги.

— Этот негодяй Кромвель хочет, чтобы нашего короля окружали такие же низкие людишки, как и он сам! — гремел он.

Следующая встреча с Сурреем доставила лично мне еще больше беспокойства. Я спала, но проснулась оттого, что кто-то громко распевал в коридоре, совсем рядом с моей спальней, непристойную песенку.

Я с шумом распахнула дверь, чтобы узнать, в чем дело. И увидела привалившегося к стене Суррея, которого с другой стороны поддерживала его матушка.

— А ты вообще помалкивай! — орал он. — Ты одна в этом доме ненавидишь моего отца! — Граф ринулся к моей спальне и рванул на себя дверь с такой силой, что она чуть не слетела с петель. — Я хочу поговорить с этой… с твоей родственницей, — проговорил он заплетающимся языком.

Суррей был уже совсем близко, я чувствовала запах рвоты на его камзоле. Лицо графа было красное и блестело от пота. Разумеется, я знала, что подчас мужчины пьют слишком много вина. Но напиться до такой степени, чтобы потерять человеческий облик…

— Джоанна и твоя родственница тоже, — резонно заметила Элизабет, явно беспокоясь за меня.

— Что ты ко мне пристала? — прорычал молодой граф. — Я хочу говорить не с тобой, а с Джоанной Стаффорд.

— Ну так говорите, — с отвращением произнесла я. — Говорите, что хотели сказать, и оставьте меня в покое.

Суррей вытолкал мать из спальни и закрыл дверь.

— Я знаю, о чем люди шепчутся у меня за спиной. Якобы мой отец был сводником, что именно он подсунул королю Анну Болейн. Но это наглая ложь. Болейны никогда никого не слушали. Они всегда делали что хотели. Да и вообще, думаете, мы получили хоть какую-то выгоду от этого брака? Ни малейшей. Став королевой, Анна ни в грош не ставила моего отца. Да и он ее от всей души ненавидел…

И тут что-то шевельнулось в моей памяти. За несколько дней до смерти отец поведал мне одну из самых грязных и омерзительных историй, связанных с Норфолком. Когда королева Анна носила ребенка, Генрих положил глаз на мою красавицу-кузину Маргарет, захотел овладеть дочерью человека, которого он приказал убить. И предпринял попытку затащить Маргарет в свою постель. Норфолк попробовал повлиять на нее, заставив подчиниться воле короля: понятно, что, если бы его свояченица стала любовницей короля, это принесло бы всей семье немалую выгоду. Но строптивая Маргарет взбунтовалась и сбежала. Мой отец прятал беглянку от Норфолка до тех пор, пока она не смогла уехать подальше, на север страны.

А что касается Анны Болейн… Да, герцог в конце концов возненавидел свою племянницу, тут Суррей прав, но я подозревала, что поначалу Норфолк вовсю расстарался, чтобы подсунуть ее королю. Должно быть, сомнения отразились у меня на лице, поскольку незваный гость, удвоив усилия, продолжал горячо убеждать меня в том, что его отец — человек достойный.

— Послушайте, а вам не все равно, что я об этом думаю? — устало спросила я.

— Я хочу, чтобы вы знали правду… Я хочу, чтобы все знали правду, — бормотал он.

Вдруг граф побелел как полотно, зажал ладонью рот и пулей выскочил за дверь. Мне слышно было, как он тут же, рядом с моей спальней, фыркает и отплевывается. А поджидавшая его Элизабет говорит что-то сыну, пытаясь его успокоить.

— О, матушка, — простонал Суррей и расплакался.

Его детские причитания разносились по всему коридору. Мать повела его спать, и скоро плач, всхлипывания и жалобы затихли в конце коридора. Говард-Хаус снова погрузился в безрадостную тишину.