— Речь идет о хороших деньгах, — сказал я ей.
— Если он не обманывает, — она фыркнула.
— Я думаю, что он говорит правду. В таком городе, как Рим, невозможно прожить так долго, как я, ничему не научившись. Марк Муммий честен в такой мере, в какой это возможно в его положении. Правда, не слишком общителен…
— До такой степени, что даже не желает сказать, кто его послал!
— Да, это так, но он мог солгать, однако не скрывает правду.
— Ты говоришь так, как этот странный Цицерон, утверждающий, что истина есть ложь, а ложь — истина, однако это тебя иногда устраивает.
— Верь мне, Вифания. Как видишь, я все еще жив, не так ли? — Я посмотрел ей в глаза, и мне показалось что в их холодном огне мелькнула искорка тепла. Я положил руку на ее плечо. Она стряхнула ее и отвернулась. Так бывало всегда.
Шагнув ближе, я положил ладони ей на шею и провел ими по водопаду ее волос. Она не имела права отказывать мне и не уклонилась, но словно застыла при моем прикосновении, с высоко поднятой головой, когда я нагнулся, чтобы поцеловать ее ухо.
— Я вернусь, — сказал я. — Через пять дней буду дома. Так обещал этот человек.
Ее подбородок дрогнул. Она быстро взглянула на меня из-под опущенных ресниц, и я заметил расходившиеся веером морщинки, собранные временем у внешних уголков глаз.
— Было бы совсем другое дело, если бы я знала, куда ты едешь, — проговорила она, уставившись в белую стену.
Я улыбнулся. Вифания знала только Александрию и Рим и кроме переезда из первой во второй не выходила ни разу за их пределы. Так, что Кумы, что Карфаген — разницы для нее не было.
— Хорошо, — вздохнул я, — если это тебя хоть как-то утешит, мы с Эконом проведем несколько дней где-то поблизости от Байи. Тебе случалось слышать о таком городе?
Она кивнула.
— Это прекрасное место на побережье, — продолжал я, — мыс Мизены, на берегу залива, который местные жители называют Чашей, а с противоположного берега видны Путеолы и Помпеи. Богатейшие римляне строят на берегу прекрасные дома и купаются в целебном иле.
— Но откуда тебе знать, куда вы едете, если он об этом ничего не говорил?
— Это лишь моя догадка, — ответил я самодовольно.
Вифания успокоилась и вздохнула. Она смирилась с моим отъездом и с перспективой остаться на несколько дней хозяйкой в доме, единственной начальницей над остальными рабами. Из прошлого опыта я знал, что в мое отсутствие она бывала настоящим тираном.
Единственной моей надеждой было то, что ее суровое правление не сломит Бельбона, и эта мысль заставила меня улыбнуться.
Обернувшись, я увидел появившегося в дверях Экона. Его лицо лишь на миг озарилось восхищением, но он тут же отвел глаза и скрестил руки на груди, демонстрируя полную невозмутимость. Я быстро поцеловал Вифанию и пошел к выходу.
Марк Муммий в большом нетерпении нервно расхаживал взад и вперед. Увидев меня, он поспешил к двери, не ожидая ни секунды.
Мы быстро зашагали по тропе, круто спускавшейся с Эсквилинского холма. У Субурской дороги: нас ожидали двое мужчин и четыре лошади.
Люди Муммия были похожи на него, и под их легкими шерстяными накидками я уловил тусклый блеск ножей. Перспектива вынужденной ночной прогулки по римским улицам выглядела в таком сопровождении даже заманчивой. Завернувшись в плащ, я нащупал на поясе свой кинжал. Хотя Муммий и сказал, что мне будет предоставлено все необходимое, я предпочел иметь собственное оружие.
На Экона Муммий не рассчитывал, поэтому нам обоим дали самую сильную лошадь, и он ехал, сидя у меня за спиной.
Ночь была мягкой, и в воздухе едва чувствовался холодок ранней осени, но городские улицы были почти пусты. В тревожные времена римляне остерегались выходить в темное время и с заходом солнца запирались в своих домах, оставляя улицы в распоряжении сутенеров, пьяниц и любителей острых ощущений.
Так было и в неспокойные времена гражданских войн, и в мрачные годы диктатуры Суллы, так выглядит город и теперь, когда на устах у всех восстание Спартака. В Форуме ходили ужасающие слухи о целых деревнях, где граждан захватывали и своих бывших хозяев зажаривали живьем рабы. После захода солнца римляне исчезали с улиц. Они накрепко запирали двери спален от своих даже самых верных слуг и просыпались в холодном поту от ночных кошмаров. В мире снова воцарился хаос, и имя ему было Спартак.
Копыта лошадей стучали по неровным плитам римских мостовых. Здесь стоял запах мочи и гниющих отбросов. Местами под ноги лошадей ложился свет из открытых окон нависших над мостовой верхних этажей, откуда на наши головы обрушивались обрывки музыки и пьяный смех, долго звучавшие потом за нашими спинами. И только далекие, очень холодные звезды, неподвижно мерцавшие в высоте, невозмутимо напоминали о приближающейся зиме. В Байе, где лето задерживается под защитой Везувия, наверное, теплее, думал я.
Читать дальше