Леонид Юзефович - Триумф Венеры. Знак семи звезд

По траве стелился туман, семь звезд Большой Медведицы стояли на склоне роскошного сентябрьского неба.

— Помните, вы рассказывали про игру, в которую играли с Ванечкой, — сказал Сафонов. — Там в конце пути победителя ждал ангел с коробкой, но что в ней лежало, в этой коробке, Ванечка не знал. Вы нарочно ему не говорили, потому что при раскрытии тайны разочарование неизбежно?

— Верно, — улыбнулся Иван Дмитриевич. — Когда что-то очень хочешь узнать и наконец узнаешь, то в любом случае всегда чувствуешь себя обманутым.

— Сейчас я нахожусь в положении вашего Ванечки. История кончена, убийца найден, однако я так до сих пор и не знаю, каков смысл надписи на жетоне. Вы боитесь, что я буду разочарован?

— В любом случае сказать я обязан. Можете написать об этом, хотя, сдается мне, цензура не пропустит.

— Здесь что-то политическое?

— Отнюдь. Просто у бедного Якова Семеновича где-то на детородном органе имелись маленькие родимые пятнышки. Семь родинок, и расположены в точности, как звезды Большой Медведицы. Ну, а врата… Чего тут долго объяснять! Мы с вами не дети.

Некоторое время Сафонов обалдело молчал, затем расхохотался.

— И всем своим любовницам, — закончил Иван Дмитриевич, — он преподносил на память такие штучки.

— Зачем? — давясь от хохота, спросил Сафонов.

— А черт его знает! Дарил, да и все. Какая здесь может быть особая причина? Так, покуражиться.

Сафонов припал к дереву и продолжал смеяться.

— Вот вы смеетесь, а мне почему-то грустно, — сказал Иван Дмитриевич.

Сафонов замолчал. Он почувствовал, что есть в мире нечто, не доступное его перу. Они стояли рядом в мокрой траве. Иван Дмитриевич последний раз посмотрел на небо, повернулся и пошел к дому. Верная Каллисто никогда не гасила огонь в своей спаленке, а его собственная спальня была пуста, ни одно окошко не светилось ему навстречу.

Тот жетончик, который Нина Александровна оставила в «Аркадии», чтобы сбить с толку полицию, Иван Дмитриевич на следующий день после поминок зашвырнул в Неву. Теперь оставалось ждать, когда Ванечке прискучит второй, найденный в лесу. Тогда можно будет потихоньку избавиться и от него.

Но однажды, вернувшись домой и зайдя в детскую, он заметил, что возле коробки из-под халвы сегодня почему-то не выставлены часовые. Егеря, неусыпно стоявшие здесь день и ночь, валялись в груде кубиков.

— Что, — спросил Иван Дмитриевич, — караул устал?

Он заглянул в коробку и невольно вздрогнул. Жетончик превратился в большого черного жука с торчащими из спины подкрыльями.

— Вот-те раз! Где же твоя штучка?

Ванечка объяснил, что поменялся на улице с соседским мальчиком. Во взгляде сына читался немой вопрос: не продешевил ли?

— Жук лучше, — осторожно сказал Ванечка.

— Гораздо лучше, — согласился Иван Дмитриевич.

— Он ведь живой.

— Конечно.

Подошла жена. Все втроем присели над коробкой и смотрели. Жук был квелый, Ванечка уже успел потерзать его своей любовью. Он лениво шуршал по дну мохнатыми лапками, а за окном шелестел дождик. Бабье лето кончилось, наступала осень.

«В детективах, — писал большой любитель и знаток этого жанра Уильям Соммерсет Моэм, — нам приходится многое принимать на веру. Мы верим, что убийца норовит оставить на месте преступления окурок сигареты необычной марки, перепачкать ботинки какой-то редкостной глиной или, забравшись в будуар великосветской дамы, щедро украсить отпечатками своих пальцев самые неожиданные места. В конце концов, все мы можем оказаться в горящем доме, погибнуть под колесами автомобиля, которым управляет наш недруг; нас могут даже столкнуть в пропасть, но мы ни за что не поверим, что кого-то из персонажей способен растерзать крокодил, хитроумно припрятанный в гостиной уютного особняка где-нибудь в Дорчестере, или что в результате козней некоего злодея на героя романа при посещении им Лувра упадет и расплющит его в лепешку статуя Венеры Милосской».

Моэм полагал, что классические способы заполучить труп, столь необходимый писателю для детективного сюжета, по-прежнему остаются непревзойденными — в пистолет и яд готов поверить любой. Но отечественных авторов, работавших в жанре детектива, до недавнего времени преследовал встававший еще перед Юрием Олешей роковой вопрос: где рядовой советский убийца возьмет револьвер? Бдительные редакторы настаивали даже на том, что поразить свою жертву из двустволки имеет право лишь человек, регулярно платящий членские взносы в охотобщество. Круг потенциальных отравителей тоже был страшно узок. Тут необходимо было иметь диплом кандидата химических наук или, по крайней мере, фармацевта. Другое, не менее жесткое, цензурное правило состояло в следующем: убийцей непременно должен быть уголовник, которого ищет и находит милиция. Чудаки-пенсионеры и проницательные любители кактусов не подпускались к расследованию на пушечный выстрел.