Леонид Юзефович - Триумф Венеры. Знак семи звезд

Он стал оправдываться, что да, уставом запрещено, но устав давно устарел: во Франции, например, и вообще во всех цивилизованных странах полицейские сами в газетах пишут. Что тут за преступление?

— Не мельтеши, — перебил Шитковский, — Что ты мне-то объясняешь? Мы с тобой лучшие агенты, нам равных нет. Это все начальство наше, оно виновато. Скрывают от государя правду.

— Какую правду?

— Чего мы стоим по настоящей цене. Знал бы государь, он бы нам жалованье полковничье — раз, казенный выезд — два. Что детишек в пажеский корпус, про то уж и не говорю.

— Я тебе серьезно, — опять начал было Иван Дмитриевич. — Мы с Павловецким друзья. Он мне по дружбе десять рублей платит, и я ему по дружбе. Ничего худого я не делаю. Какая кому беда?

— Так и меня Нейгардт ни убивать, ни грабить не посылает. Все больше по мелочи. Вызнать что, припугнуть кого или, наоборот, подмазать.

За стеной, в соседней комнате, Гнеточкин ходил из угла в угол. Половицы скрипели, не умолкая. Одним ухом Иван Дмитриевич слушал этот скрип, другим внимал рассказу Шитковского. Тот говорил, что у Нейгардта с покойным Куколевым были разные темные дела на морской таможне: Петров состоял с ними в комплоте, они ему платили, чтобы пошлину или не брал, или брал бы не по тарифу. Но в последнее время тот много о себе возомнил, стал запрашивать по-министерски. Ну, Нейгардт и поручил ему, Шитковскому, привести Петрова к ранжиру. Проще говоря, маленько его постращать. Убийство Куколева было к тому лучшим поводом, благо Петров сам той ночью развлекался в «Аркадии».

— Хотел поначалу на него Гайпеля спустить, — рассказывал Шитковский. — Пусть, думаю, побрешет, а потом уж и сам пойду, с ружьем. Но помощничек твой чего-то засомневался. Пришлось вместе. Остальное, поди, этот болван все тебе доложил. Он только одного не знает: Петров уже мертв.

— А ты как знаешь?

— По дороге доктора встретил. Тот из госпиталя возвращался.

— Что ж раньше-то не сказал?

— Ничего, пускай побегает. Нашел тоже себе помощничка!

— Мне-то его начальство подсунуло, а ты сам завербовал.

— Да-а, на свою голову… Что, побредем помаленьку?

— Обожди, — сказал Иван Дмитриевич. — Значит, Петров мертв, и перед смертью у него был кто-то, кого ты не разглядел.

— Клянусь, Ваня! Хоть железом жги.

— А не мог это быть сам Нейгардт?

— Не знаю. Человек он поганый, но убить… Нет, не думаю.

— Они с баронессой недавно только домой вернулись. Будто бы в театр ездили.

— Он говорил мне.

— А ты к нему пошел, чтобы рассказать про Петрова?

— Еще-то зачем! Он мне жалованье платит, я должен был его известить.

— И как барон к этому отнесся?

— Философически, — сказал Шитковский.

— Вот ты говоришь, твой Нейгардт убить не способен. Кто же тогда старшего Куколева отравить пытался?

— Сомневаюсь, что он. Хотя, — Шитковский задумался, — все может быть, если ему Панчулидзев прикажет.

— А князь может приказать?

— Он все может. Если ему кто на карман наступит, со свету сживет.

— Покойник-то не наступал?

— Вряд ли. Куда ему!

— И какие у Нейгардта с Панчулидзевым дела?

— Всякие. Князь как губернатор при казне состоит, ну и не зевает. Казна у нашего государя большая и дел много. Но ты, Ваня, лучше сюда не лезь, не советую.

В прихожей Иван Дмитриевич с чувством пожал руку Гнеточкину:

— Благодарю, вы меня очень выручили.

— Ничего, ничего. По-соседски, — отвечал тот, моргая слипающимися глазами.

Казалось, им сейчас владеет единственное желание: поскорее лечь и уснуть.

Чтобы не при Шитковском вести переговоры с женой, которые могли обернуться новым унижением, Иван Дмитриевич вместе с ним вышел на улицу, проводил его до угла, затем еще пару минут постоял на ветру, посасывал трубочку, оцененную Нейгардтом в полтораста рублей, но в конце концов поднялся к себе на этаж и позвонил.

Жена, не открывая, на всякий случай спросила:

— Ты, Ваня?

— Серый волк, — игривым басом сказал Иван Дмитриевич.

— Ты один?

— Один, один.

— Погоди, сейчас я оденусь.

Это уже было что-то новенькое. Оденется она! Не может в рубашке мужу дверь открыть, дожили. Ее монашеская стыдливость наводила на невеселые размышления. Судя по всему, в ближайшие дни придется спать отдельно.

Иван Дмитриевич топтался на площадке, меланхолично обдумывая способы примирения, когда вверху, не то на четвертом этаже, не то еще выше, что-то брякнуло, послышались шаги — едва уловимые, скользящие. Он затаил дыхание. Кто там еще в такой час? Не тот ли, кто прилепил к двери эту дрянь со звездами?