Сергей Лавров - Мултанское жертвоприношение

— Спасибо за подсказку! — хмуро отозвался полковник. — Только что ж ты ранее молчал? И потом, непонятно, что со внутренностями приключилось, и куда делась голова? Голова пропала — вот что еще важно! Ну, отрубил ты эпилептику башку из благих побуждений — и беги со всех ног прочь, пока не застукали! Так нет, его еще препарируют, на что не менее получаса должно уйти, да потом все это уносят куда-то! А там, на бревнах этих, не Невский проспект, конечно, но все же место довольно обитаемое! Какие нервы иметь было надобно, чтобы так вот человека выворачивать, будучи на месте обозреваемом?! И опять же: стащи ты его в осоку, брось в заросли! Уж коли было время сердце с легкими вынуть, так спрятать тело и подавно могли бы!

— Хватит, хватит, хватит! — сказал Петька. — Для хорошего ночного кошмара воспоминаний вполне достаточно! Давайте остальное обсудим при свете солнца.

— Давайте спать, — согласился монах.

Кричевскому не спалось. Взбудораженный ум все ворошил известные ему факты по делу, все переставлял их то так, то эдак. Долго лежал полковник, слушал шум леса, смотрел на мутный светлый квадрат на нетесаных бревнах стены, высвеченный луною через пленку бычьего сычуга, слушал, как сучит во сне пятками Петька Шевырев, мычит, бранится, сражается с ночными страхами своими.

Вдруг сквозь дрему привиделось ему, будто темная тень неслышно прошлась поперек света за окном. Потом еще раз, обратно. Кричевский встрепенулся было, потом, припомнив, что хозяйка ушла спать из избы на сеновал, подумал, что это она, должно быть, ходит по двору. Поднявшись, прошлепал он босиком по ледяной земле пола, отогнул пальцами край мутной пленки, затянувшей окно — и едва не закричал во все горло!

Прямо на него глядела со двора отвратительная звериная рожа, мохнатая, с медвежьим свирепым оскалом, с человеческим, хоть и безумным взглядом! Огромное существо, покрытое блестящей шкурой, тоже увидело Кричевского, и в тот же миг метнулось за угол, пропав из виду. Полковник бросился опрометью к лавке, схватил с полу револьвер, свалил на ходу крепко спящего брата Пимена и, чертыхаясь, подбежал к двери. Дверь не поддавалась, подпертая снаружи колышком. Кричевский ударился в нее со всего размаху, раз, другой, третий, проснувшийся монах, не задавая вопросов, поднялся с пола и поспешил к нему на помощь. Вдвоем они выбили дружными ударами кол, выбежали на двор и с крыльца при свете яркой луны увидели, как к лесу проворно косолапит на двух ногах какое-то непонятное мохнатое существо с острыми ушами и головой медведя. В несколько секунд существо достигло темной опушки, и почувствовав себя, очевидно, в безопасности, остановилось и оглянулось, прежде чем окончательно скрыться. В лунном свете отчетливо блеснули два полных ряда желтых медвежьих зубов.

— Еще раз спроси ее, брат Пимен, — устало, но непоколебимо повторял Кричевский, сидя за столом напротив хозяйки Анны, — кого это привечает она ночью на своем подворье? Для кого стоит кормушка под головою медвежьей, которая утром оказалась пустой? Кто и для чего подпер двери колом вот этим — не медведь же это сделал?! Извольте мне, сударыня, отвечать!

— Ты напрасно кричишь, Костенька, — урезонил его монах. — Она тебя не понимает.

— Так переведи ей! — грохнул кулаком по столу сыщик, отворотился и закурил.

Рыжая нечесаная вотячка уже третий час сидела, уставившись в пол, надув губы, качая головой, слушая увещевательные речи брата Пимена. За окном сияло солнце. Во дворе ревела и гомонила некормленая домашняя живность. Кричевский раздраженно оторвал край мутного пузыря, едва пропускающего свет, выпустил дым, потом оторвал пузырь целиком, и с наслаждением вдохнул полной грудью свежего воздуха.

— А что это вы себе позволяете, господин полицейский начальник?! — неожиданно раздался за его спиной дрожащий от возмущения голос Петра Васильевича Шевырева, собственного корреспондента журнала «Вестник Европы», снискавшего всероссийскую и мировую известность. — Что это вы тут за допросы с пристрастием учиняете в моем присутствии?! Перед вами, между прочим, женщина и полноправный гражданин!

— Чего? — изумился Кричевский, а брат Пимен выпучил от удивления свой единственный глаз.

Рыжая Анна, чуя защиту, завыла, зарыдала, слезы покатились по ее круглым конопатым щекам.

— Братия моя! — поднялся в волнении на ноги монах, разъединяя спорщиков. — Господь с Вами! Только в согласии общем совершим мы предпринятое! Раздоры для нас гибельны! Ты, Константин Афанасьевич, действительно, отпусти бабу по хозяйству похлопотать. Она, все едино, кроме рева коровы недоенной, ничего сейчас не слышит. Я после сам с нею поговорю, миром. А ты, Петр Васильевич, за речью следи, и защитника народного напоказ не строй!