Йен Пирс - Перст указующий

Все глаза, включая и глаза Сары, в этот миг были обращены на меня, и я опустил взгляд, чтобы не видеть печали в ее глазах. Все это было правдой до последнего слова, но в то мгновение я предпочел бы, чтобы это было ошибкой.

– Затем у нас есть показания мистера Томаса Кена, священнослужителя, что эту девушку видели в Новом колледже в тот самый вечер, и, как будет показано, она, хотя и отрицает это, наотрез отказывается сказать, где была в тот час, и никто другой не сообщил, что видел ее где-то еще.

И наконец, у нас есть неопровержимое доказательство, показания свидетеля, мистера Джона Престкотта, молодого человека, студента университета, который засвидетельствует, что она призналась ему в своем преступлении в тот же вечер, когда его совершила, а также показала ему перстень, который забрала с трупа. Перстень, который был опознан как кольцо доктора Грова с его печаткой.

Тут по залу пронесся общий вздох, все знали, что показания джентльмена в подобном деле вряд ли возможно опровергнуть. Знала это и Сара: ее голова опустилась еще ниже, а плечи ссутулились, свидетельствуя, что она утратила всякую надежду.

– Ваша милость, – вновь заговорил обвинитель, – побуждения, нрав и положение обвиняемой свидетельствуют против нее не менее, чем это показание. Вот почему я не сомневаюсь, что как бы она ни ответила на вопрос о ее виновности – или вовсе ничего не ответила бы, – вердикт может быть только один.

Обвинитель, сияя благосклонной улыбкой, оглядел залу в ответ на рукоплескания, величаво помахал рукой, а затем сел. Судья подождал, пока шум не утих, а затем вновь обратил внимание на Сару.

– Так как же, дитя? Что ты можешь сказать? Полагаю, ты понимаешь последствия того, что ты скажешь.

Сара, казалось, вот-вот упадет без памяти, и хотя теперь у меня не осталось к ней никакого сочувствия, я все-таки подумал, что было бы актом милосердия позволить ей сесть на табурет.

– Давай-давай, девка, – крикнул кто-то из залы. – Говори же! Или ты язык проглотила?

– Молчать! – грозно прикрикнул судья. – Ну?

Сара подняла голову, и лишь теперь я как следует разглядел, в каком печальном она была состоянии. Глаза у нее покраснели от слез, лицо стало землисто-бледным, волосы после тюрьмы свисали грязными лохмами. На щеке лиловел большой синяк, оставленный тюремщиком, когда он укрощал ее за нападение на меня. Она пыталась что-то сказать трясущимися губами.

– Что? Что? – сказал судья, наклоняясь и приставляя ладонь к уху. – Надо говорить громче, знаешь ли.

– Виновна, – прошептала она и затем рухнула на пол в обмороке под негодующие вопли и свист зрителей, которые лишились ожидаемого развлечения.

– Молчать! – закричал судья. – Все вы! Блюдите тишину!

Через минуту-другую они стихли, и судья посмотрел по сторонам.

– Девушка признала себя виновной, – объявил он. – И это великое благо, так как теперь мы можем продолжать без задержек. Присяжные, есть ли между вами какие-либо несогласия?

Все присяжные торжественно покачали головами.

– Кто-нибудь имеет что-либо сказать здесь?

По зале прокатился шорох, так как все оборачивались узнать, не намерен ли кто-нибудь что-нибудь сказать. Затем я увидел, что на ноги поднялся Вуд, совсем красный от своей дерзости и раздавшихся насмешливых криков.

Бедняга Вуд! Он не был адвокатом, не обладал уверенностью в себе человека вроде Лоуэра, не говоря уж о таких, как Локк, и тем не менее он был единственным, кто заступился за девушку и попытался сказать что-то в ее защиту. Попытка, обреченная на неудачу – тут вряд ли преуспел бы и сам Демосфен, – к тому же я убежден, что Вуда на это подвигла душевная доброта, а не твердое убеждение в правоте его дела. И никакой пользы он девушке не принес, настолько его ошеломило то, что он внезапно оказался средоточием всеобщего внимания. Он тут же лишился дара речи. Просто стоял там и бормотал вполголоса, так что никто и расслышать его не мог. Толпа положила этому конец: задние ряды насмешливо загудели, потом засвистели, и уж тут никто не услышал бы и самого знаменитого из громогласных ораторов. Кажется, конец его мукам положил Локк, с неожиданной ласковостью усадив его на место. Мне было видно выражение горькой обескураженности и безнадежности на лице бедняги, и я сострадал его стыду не менее, чем радовался завершению этой тягостной минуты.

– Благодарю вас за ваше неслыханное красноречие, – сказал судья, без зазрения совести подыгрывая черни и не устояв перед искушением усугубить его унижение. – Я приму ваши слова к сведению.