Йен Пирс - Идеальный обман

Как люди распознают руку того или иного художника, Аргайл не знал, хотя много лет зарабатывал этим себе на жизнь. Такое нельзя выразить словами, в том числе и на жаргоне профессионалов. Тут присутствовало нечто иррациональное, зависящее от личности эксперта, не имеющее ничего общего ни с дедукцией, ни с интеллектом.

Сейчас Аргайл был на девяносто девять процентов уверен, что перед ним эскиз работы Кастильоне [3]. Частично на это указывала поза, она смутно напомнила позу на картине, которую он когда-то видел в Ферраре, частично — характерная манера рисунка. И тушь тоже, с коричневым оттенком, напоминающим засохшую кровь. Но все же процент сомнения оставался. Почему? А потому что это слишком похоже на Кастильоне. Манера, в какой был выполнен рисунок, характерна для более крупных работ мастера, и Аргайл интуитивно позволил одному проценту пересилить остальные девяносто девять.

— Думаю, это копия. Чудесная, но копия. — От волнения у него подрагивал голос. Он знал, что это всего лишь глупая игра, но, подняв перчатку, не желал сдаваться. — Выполнена учеником мастера. Скорее всего при его жизни.

Это было частью игры. Не упоминать фамилию художника, о котором идет речь. Что считалось как бы само собой разумеющимся. Ведь только дилетанта могут волновать столь очевидные детали. Это все равно, что констатировать, что рисунок выполнен тушью.

— Если уж брать, то, пожалуй, вон тот. — Аргайл указал на небольшой этюд маслом рядом с бюро. — Мне всегда нравился Бамбоччио [4].

Инстинкт его не подвел. Экзамен сдан. Это было заметно по легкому разочарованию, которое не сумел скрыть Буловиус, очевидно, уже приготовившийся торжествовать. Мол, беда с этим молодым поколением, нет у них глаза. Умелые, несомненно, подкованы в теории, но нет глаза, а без этого все остальное чепуха. А вот Аргайл не только был подкован в теории, но и умел видеть.

Разумеется, похвалы он от Буловиуса не дождался.

— В таком случае, — сухо произнес старик, — повесьте на место. Не держите на солнце, а то выцветет. А после расскажете, что вам надо.

— Роберт Стоунхаус, — начал Аргайл. — В тысяча девятьсот шестьдесят втором году вы гостили у него несколько недель.

— Наверное, гостил, если вы так говорите, — пожал плечами Буловиус. — Это было так давно. Я уже ничего не помню.

— Тогда еще украли картину. А потом она обнаружилась в канаве. Вора так и не нашли, почему картину украли, тоже осталось неизвестным. Может, вы что-нибудь вспомните?

Аргайл не надеялся вытянуть из старика что-нибудь полезное, но тот продолжал его удивлять. Если было возможно одновременно смутиться, приятно удивиться и разозлиться, то Буловиус был близок именно к такому состоянию.

— Чего вы хотите? Признания? Хорошо, я признаюсь. Что вам еще нужно, чтобы я сказал?

Аргайл оторопело смотрел на старика.

— Это было глупо, я знаю. Временное помешательство, вызванное раздражением. Думаю, вы осознаете, что я никогда ничего подобного не делал. Ни до, ни после. Каждая вещь, какой я владею, — картина, бронза, гравюра, рисунок — получена честным путем. У меня есть все квитанции, счета, подтверждающие…

— Так это вы ее украли? — вырвалось у Аргайла. Он понял, что все логические построения, сделанные им в последние несколько дней, оказались ошибочными. Видимо, это было посложнее, чем идентифицировать руку того или иного мастера.

— Да, да, я! И, как вам уже известно, добровольно ее не отдал.

— Хм… — Аргайл замолчал, сбитый с толку неожиданным оборотом дела. — И почему вы так поступили?

— Потому что этот варвар Стоунхаус совсем ее не ценил. Он и не догадывался, болван, что это такое. И способ, каким он ее добыл, также достоин презрения.

— Почему же? Я слышал, Стоунхаус опередил Финци, но разве за это нужно презирать? Таковы правила игры.

— О чем вы говорите? — раздраженно бросил Буловиус.

— Не знаю, — ответил Аргайл, — так рассказал мне его сын. По его версии, отец купил картину в Риме в тридцать девятом году. Я считаю, что это могло быть в сороковом, но он настаивает, что именно в тридцать девятом.

— Нет, нет и нет. Чушь. Он лжет или как попугай повторяет то, что сообщил ему отец. Картину купил Финци, вернее, их было две, масло на доске. Действительно в Риме. У Стоунхауса никогда не хватило бы смекалки их заметить. Он так и не удосужился разыскать третью часть. Ужасно, что этот триптих из церкви Сан-Пьетро-Гатолия во Флоренции разделили.

Услышав, что картин было две, Аргайл приуныл. Он надеялся, что жизнь станет проще, а она усложнилась.