Йен Пирс: Бюст Бернини

Но даже для хорошо натренированного подхалима Артур Морзби II представлял крепкий орешек. Бесполезно было говорить ему, какой он чудесный и замечательный, он и сам знал. Это была данность, как восход солнца или подоходный налог. У Морзби были свои причуды и капризы. Он считал себя прежде всего бизнесменом и любил, чтобы реальность представала перед ним в виде толково разработанных концепций и бюджетных планов. Морзби также предпочитал иметь дело с людьми подтянутыми, стройными, подлыми и голодными. И сколько ни хлопотал и ни радел за свой музей Тейнет, его никак нельзя было назвать стройным. И хотя порой он бывал подлым, но уж под определение голодного никак не подходил. Отсюда и нервы, и постоянное беспокойство; и одна лишь перспектива столкновения с великим человеком уже за неделю вызывала у Тейнета бессонницу.

— Боюсь, в данный момент мне пришлось столкнуться сразу с несколькими критическими ситуациями, — ответил директор на вопрос Аргайла. Громко чихнул, слишком поздно достал платок. Громко высморкался, и вид у него был такой виноватый. — Аллергия, — объяснил он. — Я очень подвержен аллергиям.

— Вот как? А я не заметил никакого кризиса. Кстати, позвольте представить, сеньор ди Соуза. Только что прибыл с вашими новыми скульптурами.

Этот достаточно невинный комментарий вызвал у Тейнета еще один припадок беспокойства. Брови у него сошлись на переносице, и он встревоженно уставился на ди Соузу.

— Какие новые скульптуры? — спросил он.

Для ди Соузы это было уже слишком. Когда тебя просто не встретили, полностью проигнорировали твое появление на территории музея, с этим еще можно кое-как смириться. Но тот факт, что Тейнет, по всей видимости, просто забыл о его существовании, не лез ни в какие ворота. И ди Соуза сурово и сдержанно (сдержанность обуславливалась плохим знанием английского) объяснил, какова цель его визита. Тейнет, похоже, разнервничался еще больше, хотя, как выяснилось чуть позже, обеспокоила его сама новость, а не вид доставки.

— Снова этот инфернальный тип по фамилии Лангтон! Он просто не имеет права вмешиваться в такие, как у нас, хорошо отлаженные процессы! — воскликнул он.

— Но вы должны были знать, что я приезжаю… — начал ди Соуза, однако Тейнет тут же перебил его:

— И что именно вы привезли?

— Три ящика с римской скульптурой, которую раздобыл сам, и один ящик от мистера Лангтона.

— И что же в нем?

— Понятия не имею. Разве вам это не известно?

— Если бы я знал, то, наверное, не спрашивал бы. Ди Соуза выглядел растерянным.

— Я всего лишь организовал доставку, — сказал он. — По всей видимости, там тоже скульптура.

— Нет, это все равно, что руководить психбольницей! — заметил Тейнет, ни к кому конкретно не обращаясь и удрученно качая головой.

— Но разве не вы разрешили своим агентам скупать экспонаты по собственному усмотрению? И как с моим Тицианом? Значит, и его тоже Лангтон приобрел, руководствуясь исключительно прихотью?

Тейнет нервно переступил с ноги на ногу, затем решил облегчить душу

— Я так понимаю, это все Морзби, — пробормотал он. — Он часто решает приобрести тот или иной экспонат по собственному усмотрению и прибегает при этом к услугам людей типа Лангтона. Ну вот они здесь и появляются.

Тейнет просто не осмелился договорить до конца, но все это означало, что и прежде он находил суждения своего нанимателя и босса сомнительными, особенно в вопросах чисто искусствоведческих. Сокрушительно возрастающее количество картин в музее отчасти объяснялось твердым убеждением мистера Морзби, что уж кто, как не он, способен заметить истинный шедевр там, где его проглядели дилеры, кураторы и искусствоведы из нескольких десятков стран. Но существовало и другое объяснение. Имелась у них в музее одна картина — вспоминая о ней, Тейнет всякий раз содрогался, — которая почти наверняка была написана в 1920-е годы, по всей видимости, в Лондоне.

Но года полтора назад мистера Морзби удалось убедить, что принадлежит она кисти Франса Хале [1], так до сих пор она и числилась в музее, под табличкой с надписью «Франс Хале». Тейнет не мог забыть об одном инциденте, когда он вел по галерее небольшую группу посетителей и отчетливо слышал, как один насмешливо фыркнул, прочитав надпись на табличке. Не забыл он и о том, какой ужасный разразился скандал, когда один из младших искусствоведов-кураторов привел доказательства того, что эта картина — грубая подделка. «Франс Хале» в музее остался, младший куратор — нет.