Эллис Питерс - Сокровенное таинство

— Еще услышишь, — грустно промолвил Кадфаэль, — если все это правда. Это хороших вестей ждешь не дождешься, а дурные сами тебя найдут, не замедлят.

В раздумье Кадфаэль брел по предместьям, направляясь обратно в аббатство, — все его мысли занимало зловещее известие, и он лишь рассеянно кивал и что-то невнятное бормотал в ответ на приветствия встречных. Было уже позднее утро, по пыльной дороге сновали многочисленные прохожие, а среди здешних прихожан не много нашлось бы таких, кто не знал травника. За годы своего монашества ему приходилось лечить многих из них или их детей. Случалось ему пользовать и скотину — много лет изучая людские хвори, он постиг и искусство выхаживать больных животных. Эти Божьи твари страдали порой не меньше своих хозяев, но в отличие от них не могли пожаловаться и встречали куда меньше сострадания. Травник старался приучить прихожан аббатства хорошо обращаться со своей скотиной — к их же выгоде. Он повидал немало лошадей, покалеченных на полях сражений, и, возможно, сочувствие к бессловесным страдальцам послужило одной из причин, побудивших его в конце концов оставить ратное поприще и принять монашеский обет.

Правда, служители Господа тоже не особо баловали мулов и иную домашнюю скотину, но многие при этом все-таки признавали, что доброе отношение к животным подобает христианину да вдобавок приносит ощутимую пользу.

Но сейчас Кадфаэль лишь мельком подумал о бедных животных и об искусстве врачевания. Его занимало, что же все-таки стряслось в Винчестере? Отчего небо над городом почернело днем и побагровело ночью? Тот нищий старик сразу смекнул, что это предвещает беду, и пустился в бегство, как некогда народ избранный, ведомый в пустыне столпом дыма и пламени. Кадфаэль не видел причины сомневаться в рассказе нищего. Многие люди, не лишенные здравомыслия, предчувствовали в последнее время недоброе. А тут еще лето выдалось жаркое, сухое — чтобы зажечь пожар, и искры хватит. Но какова императрица — это ж надо было додуматься осадить епископа в его собственном городе, в собственном замке, будто ей и неведомо, что неподалеку стоит сильная армия во главе с королевой, а ведь жена короля Стефана — такая леди, которая ни в чем не уступит самой императрице Матильде. Да и Лондон ведь по-прежнему враждебен императрице. И как же должен был обозлиться на нее епископ, чтобы всем рискнуть и бросить ей вызов! Впрочем, эти знатные особы все равно выйдут сухими из воды, не то что простолюдины — торговцы и ремесленники, у которых нет укрепленных замков, чтобы укрыться за их стенами.

Так, подумав о хворях животных, монах дошел до мыслей о бедствиях рода человеческого, но в этот момент внимание его привлек донесшийся сзади легкий и четкий перестук копыт. На дороге к тому времени было не так уж шумно, и брат Кадфаэль ясно слышал, что его догоняют всадники. Он остановился на краю ярмарочного поля и оглянулся — верховые на мулах были уже совсем близко.

Мулов было двое: один высокий, почти совсем белый, какой сгодился бы и для аббата, а другой поменьше, рыжеватой масти, он трусил чуть позади. Но не мулы так заинтересовали Кадфаэля. Он с удивлением увидел на обоих всадниках черные бенедиктинские рясы, а значит, они братья одного с ним ордена. Очевидно, потому они и спешили, что заметили впереди брата-бенедиктинца; как только Кадфаэль остановился, они замедлили ход и вскоре поравнялись с ним.

— Бог вам в помощь, братья! — обратился к незнакомцам Кадфаэль, с интересом разглядывая их. — Вы, верно, направляетесь в наш монастырь, в Шрусбери?

— Помоги и тебе Господь, брат, — откликнулся ехавший впереди. Голос его был бы красивым и звучным, если бы не странные, с присвистом, хрипы. Такое хриплое дыхание Кадфаэлю случалось наблюдать у глубоких старцев, но этот человек был отнюдь не стар. — Ты, наверное, из здешней обители Святых Петра и Павла? — Монах с трудом произносил каждое слово. — Мы как раз туда и держим путь, и у нас есть письма для лорда аббата. Я так понимаю, что эта стена ограждает владения аббатства?.. В таком случае мы уже недалеко от цели.

— Да, вы совсем близко, — подтвердил Кадфаэль. — Я пойду с вами и покажу вам путь. Нам по дороге — я как раз возвращаюсь в обитель. Вы едете издалека?

Тут Кадфаэль наконец как следует рассмотрел лицо незнакомого монаха — исхудалое и изможденное, тонкие черты которого, однако, свидетельствовали о благородном происхождении. В гордой посадке головы, во взгляде темных глубоко посаженных глаз читались невозмутимость и привычка повелевать. Капюшон путника был откинут, открывая венчик черных волос, выглядевший на его челе, словно корона. Всадник был истощен, но фигура его сохраняла приметы былой мощи. Кадфаэль заметил уже поблекший бронзовый загар на его коже, явно приобретенный за годы пребывания под палящим солнцем иной, более южной земли и имевший теперь какой-то болезненный оттенок. Всадник держался в седле так, словно был рожден в нем, однако движения его казались замедленными, а на лице застыло выражение усталости и отрешенности, какая пристала бы старцу, — между тем на вид ему можно было дать от силы лет сорок пять.