Эллис Питерс - Воробей под святой кровлей

— Ты слышишь меня, Йестин? — снова позвал Хью, задрав голову к окну. — Ты не понял моей задачи. Я здесь именем короля представляю закон. Я готов прождать тут всю ночь. Подумай еще раз хорошенько и выходи, не запятнав своих рук кровью. Лучше ты ничего не придумаешь.

— Я здесь! Я вас слышу. Я верен своему слову, — ответил Йестин непреклонным тоном. — Если ты хочешь взять меня и мою женщину, иди сюда и попробуй! Но сначала ты вынесешь отсюда маленький трупик — твою, а не нашу жертву!

— Разве я поднял руку? — рассудительно спросил Хью. — Или вынул из ножен свой меч? Ты видишь меня лучше, чем я тебя. Впереди еще вся ночь. Если тебе есть что сказать, говори, я буду здесь.

Тягостно тянулась нескончаемая ночь, одинаково мучительная для осажденных и осаждающих; большей частью она проходила в молчании, но когда молчание слишком затягивалось, Хью нарочно его прерывал, чтобы проверить, не уснул ли Йестин, или он по-прежнему стоит на страже. При этом Хью прилагал усилия, чтобы не испугать его внезапностью, — вообразив, что на них нападают, осажденные могли с перепугу наделать непоправимых глупостей. Не оставалось ничего другого, как только соревноваться в терпении и ждать, кто кого пересидит. По-видимому, у беглецов было с собой очень немного пищи и совсем мало воды. Без особенного труда их можно было лишить также покоя и отдыха. Но даже при такой тактике всегда оставалась опасность, что в припадке отчаяния они предпримут неожиданные действия, а это могло кончиться кровавой бойней; но если выполнять свой план мягко и осторожно, то беды можно избежать. Усталостью можно сломить даже мужественного и непреклонного бойца, который способен не дрогнув выстоять под пыткой, а в бездействии гаснет воинственная решимость.

— Попытайтесь теперь вы! Может быть, у вас лучше получится, — тихо сказал Хью Кадфаэлю, когда время уже сильно перевалило за полночь. — Они еще не знают, что вы здесь; надеюсь, вы отыщете у них слабое место, которого я не сумел нащупать.

В такие предрассветные часы, когда сердце бьется слабее, какой-нибудь неожиданный пустяк может разбудить уснувшую совесть, тогда как при ярком дневном свете душа надежно защищена от ее уколов телесной бодростью. Едва раздался голос Кадфаэля, более низкий и грубый, чем голос Хью Берингара, Йестин невольно подскочил и, на мгновение забыв об осторожности, высунулся из своего укрытия, чтобы взглянуть на нового посетителя.

— Что там еще? Какие новые козни вы опять придумали?

— Никаких козней, Йестин. Я — брат Кадфаэль из аббатства, иногда я приходил к вам в дом с лекарствами. Ты знаешь меня, хотя, наверно, и не настолько, чтобы мне доверять. Позволь мне поговорить с Сюзанной, она меня знает лучше!

Он боялся, что она откажется от разговоров и не захочет его выслушать. Однажды что-то решив, эта женщина пойдет по избранному пути и будет глуха к тому, кто вздумает ей помешать или остановить. Но Сюзанна подошла к окну и приготовилась слушать. На худой конец, можно хотя бы выиграть немного времени! Любовники поменялись местами. Кадфаэль догадался, что один отошел, а другая пришла на его место; они не обменялись ни лаской, ни единым прикосновением — они и без этого понимали друг друга. Они были две половинки единого целого, не разделимые ни в жизни, ни в смерти. Одному, как стало ясно после раздавшегося возгласа, приходилось присматривать за пленницей. Значит, они не могут ее связать или не сочли это нужным. А может быть, у них просто не было под рукой веревки. Они попали в западню в самый момент бегства. Кадфаэль вдруг понял, что испытывает, вероятно, непростительное сожаление от того, что они не успели убежать на полчаса раньше.

— Сюзанна, еще не поздно исправить содеянное! Я знаю твои грехи, я подам голос в твою защиту. Но убийство есть убийство! Не обманывай себя, что ты можешь спастись от суда. Если ты избегнешь суда земного, то есть другой суд, от которого ты не уйдешь. Гораздо лучше для тебя исправить что возможно и обрести мир.

— Какой еще мир? — отозвалась она жестко и холодно. — Нет для меня мира! Я — зачахнувшее дерево, вырванное из почвы, так неужели вы думаете, что сейчас, когда я, вопреки всему, понесла плод, я отступлюсь хоть на йоту от моей ненависти и любви? Оставьте меня, брат Кадфаэль! — сказала она уже мягче. — Вы печетесь о моей душе, я же — только о теле; другого блаженства я никогда не знала и не надеюсь узнать.

— Спустись сюда и приведи с собой Йестина, — совсем просто сказал Кадфаэль, — И я перед лицом Бога обещаю тебе, что твой и его ребенок родится и будет окружен той заботой, какая подобает ему, как всякой живой душе, которая безгрешной приходит в мир. Я сам умолю аббата, и он этого добьется.