Татьяна Молчанова: Дело о таинственном наследстве

Я наслаждался каждой моей проделкой, каждой покоренной женщиной, звоном монет в моем кошельке, я смеялся над тем, как просто жить. Я был уверен, что познал счастье, доступное богам. Но теперь я оставляю все это. Я ухожу. Тебе не терпится прочесть мои записки. А я спокоен. Я никогда не был так спокоен и свободен как сейчас. Нужно пройти то, что прошел я, чтобы освободиться от иллюзии, что что-то или кто-то в этом мире может сделать тебя счастливым. Пустота и отчаяние схватят за горло тогда, когда у тебя есть все, что ты хочешь, и ты будешь желать еще большего, чтобы наполнить эту пустоту. Но запомни, мой друг, единственное, что может тебя наполнить, это ты сам. Я замолкаю. Для тебя непонятны сейчас эти строки. Глупец Бальзамо, думаешь ты, сошел с ума! Мой друг, я наслаждаюсь этим сумасшествием, как никогда не наслаждался ничем в этом суетном мире. Еще минута – и тебе откроются все мои тайны. Но вот тебе последние слова, прими их как мое завещание, возможно, они спасут тебя в минуту пресыщенности и отчаяния. Единственное, что держит на плаву этот мир, самое главное, что нужно испытать, придя в него, лучший мой рецепт счастья, который открылся мне только здесь, и увы, только на закате моей жизни, это – amore…»

Последнее слово Наташа проговорила уже шепотом.

Ее руки, держащие письмо, упали на платье. Наташа кусала губы. Ни одной мысли сейчас не было в ее голове.

Граф покашлял, как будто что-то застряло у него в горле.

– Да, однако, – промолвил он. – Наташа, а вы знаете, что тотчас по отбытии из России и прибытии в Италию графа арестовали, и он вскорости умер в тюрьме? Выходит, с этой книжицей он оставил здесь всю свою удачу.

– И душеньку, ожидающую сына, – прошептала Наташа. – Вот это любовь, да?

Она несколько истерически хихикнула.

Граф притянул ее к себе.

– Бог знает, Наташа, что тут случилось век назад. Но я согласен с этими строками. Я сам это почувствовал совсем недавно и тоже здесь. Лучший рецепт счастия это…

– Саша, а как же книжка? – И Наташа кивнула в сторону изъеденной книжицы, все еще лежащей на траве.

– Э… ну да, – смутился таким неромантическим прерыванием его признания граф. Давайте действительно посмотрим.

Он поднял с земли книгу, сел рядом с Наташей и открыл обложку.

Истлевшие, изъеденные страницы мгновенно рассыпались под его руками невесомыми коричневыми хлопьями.

На нескольких уцелевших обрывках виднелись выцветшие слова, которые прочитать было уже невозможно

Вощеная бумага конверта защитила письмо, но до записок сырость и тлен добрались, поглотив все.

Дом князя Краскова уже давно спал. Наташа, задумавшись, глядела на свечу. Она только что вставила в дневник свою ромашку с одним чистым лепестком и рядом написала:

Мысль первая…

«Бог, видимо, исполняет те желания людей, те просьбы, которые не идут вразрез с его представлением о том, как наш мир должен существовать и что отдельно взятый человек, по его задумке, должен испытать хорошего и плохого за свой жизненный путь. Может, поэтому пустячные просьбы, высказанные между делом, исполняются во всей их полноте, а истовая молитва в церкви у икон может ни к чему не привести? И, может быть, если нам понимать это и верить в этот закон, нам станет немного легче жить? А может быть, легче жить, если не думать? Не знаю… Но только чувствую, что мы должны относиться к своей жизни как к самому хрупкому, самому незащищенному, самому чудесному цветку на свете. И жить, стараясь улавливать любой лучик света, любую толику тепла во всех их проявлениях, чтобы суметь раскрыться наступающим утром с радостью и в свою очередь подарить любовь тому, что нас окружает. Ведь в следующее утро мы, может быть, будем лежать на земле сломанные и мертвые…»