Дмитрий Леонтьев - Собор под звездами

— Сергей.

— А меня — Коля… Серега! — с надрывом зарычал бугай. — Что мне делать?! Я спать не могу! Ты думаешь я пьяный?! Да! Я — пьяный! Я ведь стаканами пью, забыться пытаясь… Сегодня третий день пошел… Не сплю… потом словно в пропасть проваливаюсь, но ни отдыха… ни даже просто забыться не могу… одно и то же, одно и те же, как пластинка заезженная… Я воевал… Людей убивал… Столько лет прошло… Врачи… Что врачи?! Что они могут… А я уже не могу… Просто не могу… Для вас я тоже враг, да?! Раз воевал, убивал…

— Что ты орешь, как пароход в тумане?! — перебил его Онисин. — Видишь икону? Это — Александр Невский. Вояка был получше твоего! Однако его икона здесь висит… Потому что он людей защищал…

Здоровяк замер, переводя взгляд со смотрителя на икону.

— И случиться война, ты опять возьмешь автомат и пойдешь! — продолжал чеканить Сергей. — А если не ты, то кто?! Или ты хочешь, что б вместо тебя бабы с вилами да коромыслами на врага вышли?

— Ну… как бы…

— Это — воинский собор. Здесь молились герои! Они Отечество защищали. Женщин, детей, веру, храм этот… Да, по канону Василия Великого, солдат, проливший кровь, на три года от причастия отстраняется, но и это — часть его жертвы за людей. И солдатам этим и священники и мирные жители в ноги за их подвиги кланялись, как спасителям, своей жизни ради других не жалеющих…

Трезвеющий на глазах верзила окинул Онисина цепким взглядом:

— Ты ведь тоже служил?

— Служил.

— И здесь работаешь?

— Работаю…

Неожиданно дебошир громко зевнул и сам удивился:

— Ты смотри… И что мне делать?

— Трезвей. Приходи на исповедь к священнику, он тебе дальше все расскажет… Только обязательно приходи.

— Приду, — сказал он, повернулся и пошел к выходу, но у самых дверей обернулся: — Ты это… Спасибо…

— Не за что, — ответил Сергей, повернулся и увидел стоящих в двух шагах от него настоятеля и Ивана.

— Ну что, Иоанн Владимирович, — спросил настоятель. — Может, пора уже нашего «стажера» на полноценное дежурство переводить? С ночными дежурствами и, так сказать, утверждением в должности? Как думаешь?

— Воля ваша, — сказал Иван. — Я могу лишь рекомендовать… Но я бы рекомендовал.

— Стало быть, на том и порешим, — сказал отец Варфоломей. — Примите мои поздравления, Сергей Николаевич, теперь вы — смотритель собора….

5/18 сентября 1380 года окрестности реки Вёрде, и 8/21 сентября 1380 года — устье реки Непрядва

Осень выдалась странная: солнце еще светило ласково и щедро, а деревья уже вышили обильные красно-желтые узоры на своих кронах, словно нарядившись к прощальному празднику.

По узкой, едва заметной в траве тропинке, шел человек. Был он лет тридцати с небольшим, роста чуть выше среднего, русоволос и крепок. И осанка, и манера держатся выдавали в нем принадлежность к воинскому сословью, рода явно непростого. Странно было, что одежда на страннике не вязалась ни с его статью, ни повадками… Длинное, по щиколотку, одеяние из грубой, выбеленной солнцем ткани, с широкими рукавами и капюшоном, подошло бы скорее, монаху. А вот тяжелый, почти двухметровый посох из яблоневого ствола, больше напоминал дубинку, венчающуюся увесистым поручнем. За плечами виднелся, привязанный к могучей спине походный мешок. Впрочем, гадать на его счет было делом неблагодарным: время на Руси стояло лихое и нескончаемый поток бед давно размыл все привычные уклады. Не то что ремесленника от купца — своего от чужого не отличишь… Редкие прохожие, встречавшиеся на его долгом пути, предпочитали не гадать, а аккуратно обходить путника стороной. Он не обращал на них внимания — шел и шел, чуть пришаркивая по тропе крепко сплетенными лаптями… Тропа стала подниматься в гору, густо заросшую лесом. Странник остановился, заметив одинокую фигуру в монашеском одеянии, стоящую под ветвями кряжистого, узловатого дуба. Необычностью он не уступал приближающемуся к нему путнику, но необычность эта была иного рода. Высокий, худой, седобородый (кроме бороды и разглядеть ничего было нельзя — лицо закрывал монашеский куколь), старик стоял, чуть склонив голову и неторопливо перебирал диковинные четки из желтого, словно солнечного, камня. Если б не эти четки, его вообще можно было не заметить — так неподвижно и беззвучно стоял он, почти сливаясь темным облачением с коричневой корой дуба… И если в пришедшем чувствовались живая энергия и сила, хоть и тщательно контролируемые, но вполне очевидные, то во всем облике монаха сквозило такое умиротворение, что, казалось, он был естественной частицей и этой дубравы, и этой горы, и облаков… Пришедший остановился в нескольких шагах, поклонился и замер, не мешая молитве. Старик спрятал в широкий рукав четки и спросил глухим, давно отвыкшим от слов голосом: