Гийом Прево - Семь преступлений в Риме

— Я приказал докладывать мне обо всем подозрительном, будь то сказанное или написанное, — объяснил капитан. — А это, должно быть, наклеили ночью.

— Текст напечатан, — заметил я. — Невозможно установить автора.

— Верно. Но сама бумага и шрифт сходны с запиской, подсунутой Капедиферро в первые дни расследования. Поэтому не подлежит сомнению, что это послание — от того же лица.

— Именно в этом и пытаются нас убедить, — согласился я. — «Грешник потерял голову» — это, очевидно, по поводу обезглавливания в колоннах; «Невинный потерял жизнь» — о казни обжигальщика Гирарди; «Понтифик потерял Лицо» — обвинение самому папе. Ну а что касается удода, вознесшегося к небесам, то это означает, что птичка улетела и убийца разгуливает на свободе.

— Вполне согласен с тобой, Гвидо. Но что ты думаешь о последних словах: «Ван Акен рисует»?

— Они напоминают мне о рассуждениях Леонардо, который увидел во всем этом деле руку художника. Многие признаки, оставленные убийцей, заставили его предположить, что тут действовал талантливый художник или человек, имеющий отношение к миру искусства. Имени его он, разумеется, не знает… Он лишь интуитивно чувствует…

— Не сомневаюсь в интуиции да Винчи, — пошутил Барбери. — Даже если она заводит его не туда, куда надо. Однако имя Ван Акен ничего мне не говорит.

— Мне тоже. Надо бы покопаться в коллекции гравюр Ватикана. Может быть, там отыщутся следы Ван Акена?

Капитан призадумался.

— И все же этот глагол… Почему Ван Акен «рисует»? Это, что, означает, что он все еще продолжает? Что он еще не закончил и намерен продолжать?

Я поддержал мрачную гипотезу:

— Этот тип, вероятно, опять как-нибудь проявит себя. Судя по всему, ему хочется, чтобы им восхищались и были признательны за его дела. Зачем подбрасывать новую записку, если только не для того, чтобы привлечь к себе внимание?

— И чтобы еще раз бросить вызов его святейшеству.

Барбери поднялся с места.

— Я должен поставить в известность кардинала Бибьену. Хочешь, пойдем вместе в Ватикан? Может быть, библиотека удовлетворит наше любопытство.

Томмазо Ингирами уже поправился. Лицо его посвежело, походка стала увереннее. Со свойственным ему пафосом он посочувствовал да Винчи. Выразив сожаление по поводу мелочных придирок к великому художнику, он подвел меня к низкому комоду, в котором хранились гравюры и копии картин мастеров.

Я долго перебирал их. Были там репродукции некоторых замечательных шедевров последних двух веков: от рисунков фресок Джотто до набросков молодого художника из Венеции по имени Тициан. Не все они были хорошего качества, очень далеки от подлинников, да и половина имен художников была мне незнакома. Впрочем, многие из них даже не были итальянскими. Но все же мне казалось, что я держу в руках частичку гения этих людей.

К сожалению, нигде я не встретил имени Ван Акена, и ни на одной репродукции не было изображения удода, створок раковины или тел с отрубленными головами.

— Знаком вам такой художник — Ван Акен? — спросил я в конце библиотекаря.

— Ван Акен? Нет. Ведь я больше интересуюсь книгами, чем картинами. Надо бы спросить…

Он заглянул в другие залы, но они были пусты: обеденное время.

— Будь здесь Леонардо, он бы вам сказал… Вот разве что…

Он прищурился:

— Поскольку мои читатели не торопятся, я, пожалуй, закрою на время библиотеку. Поднимемся-ка, Гвидо, этажом выше… Такой случай не скоро представится…

— А что там?

— Сикстинская капелла. Его святейшество недавно заказал Рафаэлю шпалеры для украшения стен. Я только что видел, как художник поднялся туда, чтобы снять мерки. В отсутствие да Винчи он, может быть, согласится вам ответить.

Построенная пятьдесят лет назад, Сикстинская капелла стала настоящим святилищем Ватикана. Именно в ней собирались кардиналы для избрания папы. Она являлась домовой церковью пап, там же служили и торжественные мессы. Именно здесь проявился огромный талант величайшего живописца века: Микеланджело. В 1511 году мне посчастливилось увидеть свод Сикстинской капеллы. В то время художник еще не закончил работу над ней, а папа Юлий 11 уже разрешил римлянам любоваться ею. И сейчас я узрел ее во всем великолепии завершенности.

У каждого входящего глаза непроизвольно поднимались к своду, и душа устремлялась ввысь. На фоне красок, создающих ощущение безграничности, развертывались эпизоды из «Книги Бытия»: Бог отделил Свет от Тьмы, Сотворение человека, Грехопадение, Великий потоп… Вокруг этого священного действа вращалось множество лиц пророков и сивилл, изображенных Микеланджело с необыкновенной простотой и благородством. Красота черт, богатство зеленых, оранжевых и голубых оттенков, разнообразие персонажей и их движение: весь потолок оживлялся нечеловеческой силой и грацией. И все это в шестидесяти футах от пола!