Елена Довгаль - Дело мистера Болта

« Дорогой мистер Энтони, к сожалению, я не могу принять Вас сейчас, но надеюсь, Вы не откажете мне, если я попрошу Вас сопроводить меня в театр этим вечером. Я буду ждать Вас возле театра Авиньон ровно в 19–30. Целую.

М.»

По мере чтения этой записки сердце мое стучало все громче и громче, сильней и сильней, оно, казалось, готово было выскочить из груди и полететь к ней на крыльях прямо сейчас! Я не верил собственному счастью — я и мадам Стоун. Такая дама и простой провинциальный сыщик с сомнительной внешностью и полным отсутствием перспектив. Конечно, как ни странно, несмотря на мой, в общем-то, еще молодой возраст, я был человеком весьма искушенным в жизни, и мой опыт и знания говорили сейчас, что ни к чему хорошему подобный союз привести не может. Но как может человек внять голосу своего разума, когда его полностью захватывают эмоции. И дело тут было и в самой ситуации, и в мисс Стоун, и в обстоятельствах нашего знакомства, и во мне самом. Я ведь, хочу признаться, был очень неудачлив до амурных дел. Не знаю, в чем именно была причина, но это был уже факт, причем настолько весомый и упрямый, что ему мне нечего было противопоставить. И несмотря на все это, зная, понимая и даже более того, испытывая внутри себя уже некое дурное предчувствие, заглушаемое радостными надеждами, я решил, что лучше я переживу еще одно разочарование от любви, нежели от упущенной возможности.

Как и было условлено, а точней, приказано в записке, ровно в 19–30 я уже стоял у театра Авиньон. Театр этот славился на весь Лондон, причем не только своей красотой, поспорить с которой было просто невозможно, но и своей престижностью. В Авиньон каждый день, а точней вечер, стекалось огромное количество народу. И, конечно же, не простого, а самого что ни на есть изысканного и утонченного. Оно и понятно, ведь стоимость одного билета в этот театр, причем, сразу оговорюсь, не на самое лучшее место, составляла примерно две месячных зарплаты обычного лондонского трудяги.

Итак, как я упомянул, театр поражал своей красотой. Это было очень большое строение, которое по роскоши своей мало чем уступало даже дворцу Ее Величества. В летнее время территорию театра украшали еще множество фонтанов и, конечно же, совершенно роскошный сад с большим количеством аллей и клумб. Но так как сейчас уже шел ноябрь, и улицы были покрыты небольшим слоем снега, то ничего подобного видеть не приходилось.

Ровно в 19–45, то есть с опозданием на 15 минут, как и положено приличной даме, подъехала мисс Стоун. Да, Маргарет была именно той женщиной, влюбляться в которую можно было снова и снова. Вот и в этот раз ее блеск и красота буквально ослепляли и затмевали мой разум.

— Добрый вечер, мистер Болт, — сказала она, выходя из повозки, — я рада, что Вы приняли предложение скрасить мой вечер.

— Я не мог его не принять, это большая честь и счастье для меня.

— Я знала, что Вы не сможете мне отказать, — ответила она, тихо рассмеявшись, — ну что, пойдемте? Время не ждет.

— Конечно, пойдемте.

— Зайдя в помещение театра, мы оставили верхнюю одежду в гардеробе и последовали в зал. Надо сказать, что внутри театр поражал совсем не меньше, а возможно, даже и больше и своей архитектурой, и дорогой отделкой, и просто общей атмосферой роскоши и необычайной помпезности. Пройдя в зал и усевшись на наши места, мы мило переглянулись и стали внимательно созерцать происходящие на сцене действа. Буквально через пару минут, когда зал наполнился сосредоточенной тишиной, тяжелый бархатный занавес открылся, и на сцене предстала темная комната, посередине которой в кресле сидел человек весьма грустного и усталого вида. Подняв взгляд и направив его на зрительный зал, человек продекламировал:

«Я богословием овладел,

Над философией корпел,

Юриспруденцию долбил

И медицину изучил.

Однако я при этом всем

Был и остался дураком.

В магистрах, в докторах хожу

И за нос десять лет вожу

Учеников, как буквоед,

Толкуя так и сяк предмет.

Но знания это дать не может,

И этот вывод мне сердце гложет,

Хотя я разумнее многих хватов,

Врачей, попов и адвокатов,

Их точно всех попутал леший,

Я ж и пред чертом не опешу, —

Но и себе я знаю цену,

Не тешусь мыслию надменной,

Что светоч я людского рода

И вверен мир моему уходу.

Не нажил чести и добра

И не вкусил, чем жизнь остра.

И пес с такой бы жизни взвыл!

И к магии я обратился,

Чтоб дух по зову мне явился