Валерий Иванов - Петля Времени

Падение сотрясло тело приговоренного, но плотно сжатые губы не разомкнулись, лицо осталось спокойно-отрешенным, а глаза открытыми.

Нога палача в грубом сапоге сгребла в яму часть образовавшегося вокруг нее земляного холмика, и сразу, как по сигналу, многие бросились засыпать ее и укреплять крест у основания большими камнями. Голова человека, распятого на кресте, опустилась к груди - он потерял сознание....

Беспорядочно, отталкивая друг друга локтями, наблюдавшие казнь, а, можно сказать, и ее участники заспешили по тропе назад, по направлению к затихшему городу. Побрел и кузнец, он не спешил, а деньги за проделанное, палачу были выплачены заранее. Лишь один раз он обернулся и попытался встретиться глазами со своей жертвой, но это у него не получилось.

Весь город возбужденно гудел, обсуждая казнь Иисуса из Назарета и необъяснимые произошедшие события. А, ближе к закату на голубом небосводе повисла хвостатая звезда, вновь повергшая всех в замешательство и панику. Люди читали молитвы, обращаясь к своим богам и прося их о милости к возможным прегрешениям. Страшная звезда сияла всю ночь, а затем еще два дня и две ночи.

Большинство сочло это знамением, и многие вновь поверили в грядущий апокалипсис и конец света, предвещенный назорейским пророком. И вера эта начала формироваться в новую религию, привлекавшую все новых ее приверженцев....

А, во время наступившей тьмы, в необъятной черной бездне корчилось в жестоких судорогах еще одно существо. Имеющий облик человека в черном одеянии и называемый слугами мессиром, Воланд также испытывал мучения, сопоставимые с муками человека распятого на кресте.

Человек на кресте, вопреки стараниям палача, умер быстро от сердечного приступа и болевого шока. Его сердце, обращенное к мучителям и простившее их, не выдержало нестерпимой боли, идущей от пробитых металлом запястий. Один из стражников, пытаясь проверить, мертв ли осужденный, ткнул его два раза копьем в правую сторону груди, ошибочно полагая, что там находится сердце.

Только к вечеру на Голгофу смогли зайти люди, близкие к Иисусу - стража перекрыла единственную узкую тропу, ведущую на холм и не пустила их на совершение казни. Впрочем, это было его предсмертное желание, он не хотел, чтобы они видели его муки.

Мать Иисуса Мария, Мария Магдалина, апостол Иоанн и некоторые другие его почитатели не смогли уговорить стражников отдать его тело для погребения. Лишь Иосиф Аримафейский, заплатив стражам серебром, получил такую возможность и захоронил Учителя в скальной пещере, вырубленной для его собственного погребения.

Соглядатаи тотчас донесли об этом Каиафе, и он приказал пока завалить пещеру камнем и поставить у входа охрану. Завтра наступал шабат*, во время которого, вера запрещала иудеям любой труд и любую деятельность, за исключением, связанной с религией.

*Шабат (древн. еврейск. - покой) - седьмой день недели, суббота, в который запрещалась всякая работа

Глава пятнадцатая

1.12. Троица. Добрый конь пускается вскачь, завидев тень от плети.

Солнце вновь жгло громадный город с немилосердной жестокостью. Узкие кривые улочки были пыльны и безлюдны. Казалось, камни, которыми были выложены некоторые мостовые, дымились от палящего солнца. Высокие финиковые пальмы, взмывшие вверх наподобие фонтанов, съежились и потускнели. Раскаленный воздух жадно лизал камни и не находил их холода.

Неразлучная троица выбралась из чадящего смрадом города и двигалась к соляным копям, расположенным вблизи моря. Невысокие скалистые горы опоясывали часть его западной оконечности, скрывая под своей толщей старинные соляные выработки. Поодаль, к северу, темнела мрачная громада развалин Масады - заброшенного загородного дворца царя Ирода.

Сильный ветер подул вдруг со стороны Мертвого моря, но он не содержал прохлады и не принес городу никакого облегчения. Само море оставалось все таким же сумрачным и пепельно-серым, удушая и поглощая солнечные лучи без остатка. Несмотря на мощные вихри, невысокие покатые волны лишь медленно, плавной зыбью, катились к низкому берегу, словно расплавленный свинец, имея и цвет свинцово-черный.

Кот меланхолично жевал кукурузу, держа в лапе жареный початок. Обычно казавшийся неуклюжим из-за своих размеров, он был, неожиданно, пружинист и подтянут. Его, по-кошачьи, грациозная поступь резко диссонировала тяжелым развалистым шагам Азазелло и неуверенно шатающейся походке Фагота.